Через два дня Чарли вызывают к Трауту — вопреки обыкновению, не через Крукшенка. Чарли просто обнаруживает в своей ячейке для писем безымянную записку: «Явиться к директору. Ровно в семь». Записка — событие небывалое, и Чарли сразу понимает, что он пропал. Но делать, конечно, нечего, придется идти. Траут спросит, откуда ему известно о фирме «Бисли и сын». Если Чарли сошлется на Крукшенка, привратника прогонят. Если смолчит, то попадет в зубоврачебное кресло. Ему светит трибунал. Возможно, его родителям уже отправили послание.
За ужином безутешный Чарли терзает ножом тепловатую отбивную и наблюдает за тем, как между ним и его товарищами вырастает невидимая стена. Он уже не с ними, просто они этого пока не знают. Томас понял бы его чувства, но его нет рядом: как сквозь землю провалился. Чарли не видел друга с самого завтрака. Никто не поможет ему понять, как свершилось его падение — от примерного ученика до парии.
Чарли рано прибывает к директорской двери и принимается ходить взад-вперед по длинному пустому коридору. За ним неутомимо, как домашние питомцы, следуют комки пыли — отлетают на несколько дюймов при его приближении, а затем гонятся за ним по пятам. Как только он начинает понимать правила их игры, дверь кабинета распахивается, и в коридор высовывается толстая розовая голова Траута.
— Купер! — зовет он; в ответ раздается дробь шагов.
— Явился, сэр!
Чарли так спешит, что пыль разлетается по углам.
В камине жарко горят дрова, наполняя кабинет смолистым ароматом. Перед огнем стоят два кресла, под углом друг к другу, словно между ними идет конфиденциальная беседа. Траут похлопывает по спинке одного из них и садится в другое. Из-за его комплекции сделать это непросто: он становится к креслу спиной, словно ныряльщик на краю платформы, отводит ягодицы назад, наклоняет вперед плечи для равновесия, затем, крякнув, валится в кресло вперед спиной. Чарли опасливо подходит и присаживается на краешек предназначенного ему кресла в скованной позе. Узкое пространство между ручками двух кресел занимает кофейный столик. На нем стоят графин и серебряный поднос с бокалами.
— Портвейн или херес? — любезно спрашивает Траут. Но за любезностью и лоснящимися полусферами его щек поблескивают внимательные глаза.
— Ничего, сэр.
— Ничего? Чушь. Тогда портвейн. — Траут наполняет два бокала. — Вкус нужно развивать. Как и полезные привычки. Джентльмен разбирается в том, что пьет.
Кажется, Траут не намерен продолжать, пока Чарли не сделает хотя бы глоток: он сидит, поднеся бокал почти к самым губам, и втягивает носом аромат напитка. На протяжении одного безумного мгновения Чарли пребывает в уверенности, что директор пытается отравить его. Но даже если так, выбора нет. Надо пить. В отличие от таблетки, спрятать жидкость под языком или за щекой не получится.
— Ну как вам? — интересуется Траут, когда Чарли ставит бокал на столик.
— Сладко.
— Да. Сильные ноты сливы. И еще какой-то земляной привкус. Возможно, трюфели.
Чарли подозревает, что директор смеется на ним.
— Полагаю, вы знаете, зачем я пригласил вас сюда.
Траут не говорит «вызвал». В этом нет надобности. Правда известна обоим.
Чарли кое-как изображает кивок в знак согласия.
— Ситуация необычная, мистер Купер. Необычная. Не могу припомнить, когда я в последний раз вынужден был пригласить ученика на подобный тет- а-тет.
— Да, сэр.
— Но с другой стороны, что еще можно сделать? Вы ведь его ближайший друг.
Чарли озадачен:
— Чей?
— Аргайла. — Теперь Траут смотрит на него с подозрением. — Я что-то перепутал?
Чтобы перестроиться, Чарли требуется не меньше трех вдохов. Он старается не поддаваться чувству огромного облегчения, но все же оно накатывает. Его тело соскальзывает с края в глубину кресла.
— Нет, сэр. То есть да. Я его лучший друг. — Приходит новая тревога, совсем иного рода. — С ним что-то не так?
— Вы и сами это знаете, но, вероятно, не осознаете проблему до конца. Возможно, ему стыдно говорить о ней. — Траут облизывает губы. Облизывает толстые губы толстым языком. На мягкой розовой коже блестит слюна. — Мы беспокоимся об Аргайле. Видите ли, в нем кое-что… растет.
— Он болен? — Чарли кажется, что он говорит нормальным, ровным голосом. Но желудок стянут узлом. Нет, не желудок, а все внутренности, от кишок до диафрагмы. Узел тугой. Нужно несколько часов, чтобы его развязать.
— Болен? Можно сказать и так. В нем растет тьма. Порок. Нет, даже больше, чем порок.
