— Если вам необходимо отправить естественные надобности, — сухо отвечает Ренфрю, — могу предложить подкладное судно.
Медленно ползут часы. Окно комнаты выходит прямо на юг, и Чарли может следить за перемещением солнца. Стекло покрыто толстым слоем изморози, и солнце выглядит матовым оранжевым диском, который ползет по белым узорам. Ренфрю сидит в двух футах от кровати Чарли, держа ручку, на его коленях — лакированный раскладной столик для письма. Он все терпеливо разъяснил:
— Прошу вас, не подумайте, будто я намерен скрывать свои действия. Я даже собирался сообщить обо всем мистеру Трауту сегодня утром, но его политические пристрастия не вполне ясны. Сложившуюся ситуацию легко использовать для дискредитации моей партии. Разумеется, ненамеренно — но сделать это очень легко. Факты же таковы. Барон что-то замышляет — или, если слухи верны и он действительно потерял рассудок, что-то замышляет его супруга. Есть сведения о том, что они покупают за границей лабораторное оборудование.
Поймите меня правильно. Я сам ученый и считаю эмбарго величайшей глупостью. Старый порядок уходит в прошлое. Под маской добродетели он пытается остановить наступление науки — истины! — только ради того, чтобы защитить свои интересы и продлить свое существование. Однако грядут перемены, громадные перемены, предчувствие которых уже носится в воздухе. Но вот что важно, мистер Купер. Эти перемены — другими словами, революция — могут принять тот или иной вид. Принести порядок или хаос. Я — моя партия, те, кто озабочен будущим моральным состоянием страны, — мы все должны понять: следует ли поощрять эксперименты барона и баронессы Нэйлор или остановить их.
Как вы знаете, не так давно было предложено установить тайное наблюдение за поместьем Нэйлоров? Не в парламенте, конечно, но в одном из его комитетов — тех, члены которых осмеливаются думать не по установленным шаблонам. Это предложение обсуждалось самым серьезным образом. Загвоздка в том, что у нас нет исполнителей. Нет полиции. Говорят, что в Англии действуют тайные агенты правительства, но если и так, то на кого они работают? Кто отдает приказы? О нет, мистер Купер! Если мы стремимся к праведной жизни, обычные добродетельные люди должны выйти вперед и заняться обустройством страны так же ревностно, как обустраивают свои жилища. Невзирая на риск.
Прошу вас иметь в виду, что я готов нести полную ответственность за свои действия, мистер Купер. Смотрите, прямо сейчас, пока мы говорим, я пишу отчет. И отправлю его вечерней почтой, вместе с вашими показаниями. Знаю, вы думаете, что я совершаю ужасное преступление. Несомненно, ваши родители станут требовать моего увольнения, как только узнают, что я удерживал вас силой. Допускаю, что они возбудят против меня уголовное дело.
Он делает паузу, прикрывает глаза, снова поднимает веки. Его взгляд полон спокойствия.
— Дым предупредил бы меня, мистер Купер. Если бы я поступал неправильно.
В ответ над Чарли поднимается серый завиток. Ренфрю не обращает на это внимания. Он берет Чарли за руку, беспомощную в кожаной петле, и говорит тихо и проникновенно:
— Я никогда не был сторонником утилитаризма, Чарли, но сейчас впервые понял силу доводов мистера Бентама. Счастье многих перевешивает счастье нескольких. Кто мы такие, чтобы щадить себя, когда речь идет о судьбе миллионов? Однако хватит упрямиться, мистер Купер. Настало время все рассказать. Я всегда считал вас мальчиком с добрым сердцем. Или интересы вашего отца испортили вас?
А Чарли смотрит мимо учителя, на окно. Следит за медленным продвижением солнца по замороженному стеклу — словно в плотном тумане плывет корабль с зажженным фонарем. Его сияние подсвечивает кувшин и два стакана воды, стоящие на подоконнике.
Чем дальше, тем труднее становится отводить глаза от воды. От изножья кровати до кувшина и стаканов всего четыре фута. Чарли так пристально вглядывается в стаканы, что начинает различать множество деталей. В обоих одинаковое количество жидкости. В одном есть крохотная выбоина на краю, которая преломляет свет солнца и делает водную поверхность более рельефной. По законам оптики крест рамы, видимый сквозь воду, искривляется, отчего стаканы кажутся плоскими, а окно за ними — выпуклым. Когда Чарли дергает привязанными руками с определенной силой, вся кровать раскачивается, доски пола передают колебания стене и подоконнику, и вода покрывается рябью. Крошка пыли, повисшая в левом стакане, пускается в пляс, пока не прилипает к внутренней стенке; ее тень вписывается в рисунок волн. Чарли делает глотательное движение распухшим от снотворного языком, обшаривает им рот в поисках слюны, но находит только сажу, присохшую к деснам. Должно быть, он дымит. Бросив взгляд на Ренфрю, Чарли замечает, что тот тоже посматривает на воду с вожделением. Внезапно учитель встает, длинными шагами идет к окну и подносит один из стаканов к глазам.
— Человеческий организм может существовать без воды четыре или пять дней. А в нашем влажном климате, возможно, и дольше. Между тем мы оба страдаем от жажды, хотя еще не стемнело. О, плоть слаба. — С негромким смешком он ставит стакан точно на то же самое место. — Это хороший урок.
Он склоняется над кроватью, чтобы заглянуть Чарли в глаза; его дыхание стало кислым из-за жажды.
— Вы сообщите то, о чем я должен знать, мистер Купер? Ради благополучия страны?
— Нет, — говорит Чарли, и одно это слово причиняет боль иссохшим губам.
— Тогда наше маленькое страдание продолжится.
Ренфрю уходит. На миг Чарли представляет, как учитель сидит на кухне и пинту за пинтой поглощает прохладную воду. Но нет, это неправда, Ренфрю — человек слова. И это делает его особенно страшным.
