В жизни у него не было удач — чьей-то поддержки властной, совпадения случайностей. Все ему далось неистовым трудом, все оплачено кусками крови, нервов, легких.
Но дал Бог талант, силу и высоту духа, твердость нравственную — много, зато в помощь земной жизни — ничего. Кажется мне, что столько дается святым. Переживают они страдания тела и поругания, истово веря в Царство Божие.
Варлам не имел этого утешения, не верил в Царство Божие на грешной Земле, не верил в трусливых, подлых людей, — светлых и крепких духом на земле — единицы.
Но все-таки писал, ибо не писать не мог. Многие, выжившие в колымском аду, ради жизни и покоя стараются забыть, смягчить жестокую правду о людях, о непрочности материала, из которого они сделаны. При помощи палки и даже без палки из 99 % людей делают трусов, доносчиков, подлецов. Солженицын — Ветров, бригадир — все, чтобы выжить.
Нет, бригадиром я не стану, «лучше, думаю, умру». (В. Т.)
Из Варлама — не сделали ни бригадира, ни доносчика. Он презирал компромиссы и помощь «прогрессивного человечества» в России и на Западе, ибо ведь и за такую помощь надо платить — облегчить жестокую лагерную правду, не говорить правду вообще о людской природе, а только ту ее частицу, что пригодна для политических манипуляций, а ведь Хиросима, Освенцим, Колыма — явления одного порядка.
Все такие попытки он называл «спекуляцией на чужой крови» и считал подлостью использовать чужую кровь в личных целях, политических целях. Конечно, этот глубокий пессимизм неудобен был ни либералам, ни коммунистам: все они оказывались в одной куче нечистых, все ловчили на чужих судьбах, жизнях, на чужой крови.
Помню, я как-то присутствовала на конференции «Мемориала», очень уважаемого мною общества. Выступали посланцы от разных его отделений и с каким-то странным хвастовством докладывали о произведенных ими раскопках, о количестве «костей».
Хорошее, конечно, дело — упокоить кости мучеников. Но какой-то странный акцент звучал в их речах, неподобающий. Люди явно конкурировали в этом горьком деле, и все время кланялись в сторону иностранцев, намекая на недостаточность средств.
«Нет мемуаров, есть мемуаристы…»
В.Шаламов
В воспоминаниях о В. Т. есть много неточностей, а часто — лжи (Л. В. Зайвая, С. Григорьянц, Б. Лесняк и др.). Конечно, я тоже не идеальный мемуарист. Одно достоинство — я не вру, но я умалчиваю о многом. О чем? О том, что глубоко личное и мое, и В. Т.
Одно из последних его стихотворений:
А в стихотворении «Она ко мне приходит в гости…»:
В. Т. глубоко, исповедально был искренен со мной. И я — тоже. Мы понимали друг друга и разумом, и интуитивно. Хотя теперь я понимаю его лучше — догоняю его годами. Больше ценю независимость, тишину, редких-редких близко душевно людей.
Я думаю, что, будь он на моем месте, он тоже сохранил бы нашу общую тайну. И пересказать ее трудно, даже невозможно, слова огрубляют и мысль, и чувство. Можно написать стихотворение, рассказ, музыку — и то не уловить чего-то.
Жаль, что встретились мы поздно, и я не могла посвятить ему жизнь. Об этом жалел и он. Но кто знает? Что к лучшему? Не погрязли бы мы в быте? Не раздражились бы в повседневном общении?
И роль «подарка судьбы» очень трудна. Десять лет я была «подарком», и устала.
Одно могу сказать: человека, душевно более мне близкого, не было у меня. Да и он говорил то же.
Я высоко ставила В. Т. и как писателя, и как человека. Он же стремился поднять меня над собой, уверяя всерьез, что он меня не стоит. Это и в стихах есть: «Среда, которой я не стою, да и не стоил никогда».
Когда не стало в моей жизни В. Т., в душе появилась пустота, которую никто не мог заполнить. Хотя, пожалуй, нет. Душа так устроена, что в ней не бывает пустоты — есть небо, море, цветы, дети, стихи, есть память, есть блаженство, отчего-то посещающее ее… Душа всегда полна.
Айги Геннадий
Воспоминания Г. Айги о Шаламове, которыми он поделился на I Шаламовских чтениях (1990), заключают маленькую «приписку», и она касается меня. Мне неудобно было при публике опровергнуть слова Айги, но записать на будущее надо. Гена ссылается на меня, что я звонила ему от имени В. Т.: «Варлам Тихонович напоминает, что Вы обещали ему дать для прочтения мои стихи…» и т. д.
Я, действительно, звонила не один раз, но с другой целью — чтобы вернуть машинописный экземпляр «Колымских рассказов», который дала почитать Гене.
В конце концов, он вернул его — со следами от донышек стаканов на страницах.
Стихами же Гены В. Т. не интересовался. Хотя по моей просьбе (от имени Гены) прочитал, пролистал его сборник. И написал на своем сборничке — «Геннадию Лисину, поэту» (Айги был тогда Лисиным). Но никогда потом не вспоминал Айги и не читал его стихов — в записных книжках нет ни одного упоминания о Гене Айги.
Поэтические собеседники В. Т. были другими.
