Лесняк из тех графоманов, о которых писал В. Т. в «Записках рецензента»:
«Почти каждому автору приходится разъяснять, что художественная литература — это искусство, что оно нуждается в выдумке, воображении, что действительность — лишь материал, из которого писатель с помощью художественных средств, с помощью подробностей, взятых из живой жизни, воздвигает свою постройку».
Есть еще и такие вещи как ритм, звуковое своеобразие текста, символы, метафоры и т. д.
Поэтому: «Последний бой майора Пугачева», а не «Последнее сражение подполковника Яновского».
Да, по-разному именуются персонажи. Но какое это имеет значение для художественной прозы? Даже самого Лесняка во «Вставной новелле» В. Т. именует Гусляком.[11]
Впрочем, говорить об этом — ломиться в открытую дверь.
Мне жаль Бориса Николаевича. Жизнь его свела с человеком необыкновенным, а он его не увидел. Просто не увидел, даже цвета глаз не заметил. А глаза у Варлама Тихоновича были ярко-голубые, взгляд его был проницательным, одухотворенным. Поистине глаза его были зеркалом души.
Но душу его Лесняк не понял и не мог понять.
Сучков Федот Федотович
Федот Федотович был личностью колоритной, одаренным скульптором и поэтом.
Его мемуар, посвященный Шаламову, написан гневным пером бывшего зека, знающего истинную цену добру и злу. [12]
Маленькая ошибка вкралась в его текст — рассказ «Убей немца!» принадлежит Г. Г. Демидову, лагерному другу В. Т. Видимо, В. Т. давал почитать этот рассказ Федоту Федотовичу.
«Близкая В. Т. женщина» — это я. Но слова мои воспроизведены Федотом Федотовичем не совсем точно. В. Т. сказал: «Я сам себя собрал из осколков». Это, с моей точки зрения, подвиг, которым я и правда восхищалась.
Об этом писала в своих воспоминаниях. И только сейчас, когда приближается, к сожалению, мой 75-летний юбилей, я понимаю яснее, какое мужество было присуще В. Т. — одинокому, больному: «Добить меня очень трудно».
Но все-таки добили с помощью славных органов и «прогрессивного человечества», для которого В. Т. был ставкой в политических и амбициозных играх. Как правильно оценивал он позицию, пытаясь устраниться от этих игр! Дураков, действительно, оказалось мало, стукачей — гораздо больше. И в «яму» они его, действительно, затолкали, как он и предвидел. В интернате он уже не мог спустить их с лестницы, как делал дома.
О воспоминаниях И. Емельяновой
Вечный «милый лжец» — так назвала себя Ирина Емельянова, охотно уступая желанию создать миф, раскрасить действительность. Может быть, так и надо писать воспоминания, может быть, миф ближе истинной сущности происходящего. Но я, архивист, исследователь, не могу побороть в себе желания поправить текст, напомнить о действительности.
Да, в 30-е годы был роман у Шаламова с Ольгой Ивинской, прелестной «девочкой с английской гравюры», как называли ее в редакции. Но — уже была жена, Галина Игнатьевна Гудзь. И он мне рассказывал, что любил ее самоотверженно, хотя и были другие увлечения, но на первом месте всегда была она — Галина, «бесценная девчонка», а в 1935 году родилась дочь. Это письма Галины он хранил на Колыме, о них писал стихи, Галине посвящено и стихотворение «Сотый раз иду на почту за твоим письмом…», написанное, по словам В. Т. (кстати, под заглавием «Верю»), «в 1952 г., в Барагоне близ Оймяконского аэропорта и п/о Томтор», там он получал письма жены.
Возвращаясь в 1953 году в Москву, он возвращался к ней. В письме Б. Л. Пастернаку (янв. 1954 г.) Шаламов пишет: «И какую нужно иметь душевную силу и веру в человека, чтобы семнадцать лет писать ему по сто писем в год, встретить его на вокзале…». Новая разлука (В. Т. уезжает на торфоразработки Калининской области), планы на дальнейшую жизнь («поживем для себя») разочаровали В. Т. страшно. Галина просила «все забыть», а он начинает писать «Колымские рассказы». Неминуемо надвигался разрыв с женщиной, которую он поистине обожал семнадцать лет. Вот тогда-то и возникло увлечение Ольгой Всеволодовной (апрель-июнь 1956 г.), ею вполне разделенное.
Но, познакомившись с Ольгой Сергеевной Неклюдовой, глубоко его полюбившей, Шаламов решительно, как и всегда, порывает с О. В., которая мстительно ему сказала: «Пастернака ты больше не увидишь». Увы, так это и было. Никогда больше не встретится В. Т. с Пастернаком, которого любил восторженно. Отношение к О. В. изменилось на резко отрицательное — так несопоставима для него была ценность общения с «живым Буддой», поэтом, гением и — с обычной, порой мелочной женщиной.
Ну, и мелкие замечания — писал В. Т. в Туркмене не в самодельных, как на Колыме, тетрадках — а в обыкновенных школьных.
Цитата из стихотворения неточна:
«Драгоценная дружба» была более близкими отношениями, именно поэтому она прервалась, когда В. Т. сблизился с О. С. Неклюдовой.
Но, несмотря на неточности, воспоминания Ирины Емельяновой очень мило написаны. И, в конце концов, каждый помнит, или хочет помнить прошлое по-своему. Вот источник мифов.
Волков Олег Васильевич
Олег Васильевич написал предисловие к «Вишере» Шаламова (М., 1989).
Предисловие хорошее, написано с пониманием личности и работы Шаламова.
Тем более хотелось бы поправить те немногие детали, которые невольно художник в Олеге Васильевиче добавил в его небольшие воспоминания.
Однокомнатной квартиры у В. Т. никогда не было, он жил только в коммунальных квартирах. Меблировка тоже описана неверно — кровать была не железная, а деревянная и застелена аккуратно, стол был не кухонный, а письменный (на нем и стояла пишущая машинка).
Не помню, чтобы он подставлял горстью руку под съедаемый хлеб, — это явно художественная деталь. С палкой В. Т. не ходил. Нервного тика тоже не было.
Говорил он всегда очень горячо, образно, так что я, например, прямо видела все, о чем он говорил. Но, может быть, с другими, чужими он говорил иначе — «медленно, с запинками». Не думаю, что Олег Васильевич был «чужой» по натуре Шаламову. Может быть, предмет беседы В. Т. не очень интересовал. И руки у В. Т. дрожали только в момент сильных волнений, как, наверное, у многих людей, да после припадков болезни Меньера (нарушение равновесия, слуха).
В своем письме в ЛГ в 1972 г. он отрекался не от книги, книги-то как раз не было, а от конъюнктурных публикаций своих рассказов в чисто политических целях — не хотел быть игрушкой политиков и разведчиков. Ведь в те годы почти все русскоязычные зарубежные журналы и издательства финансировало ЦРУ.
Мелкая неточность: отец В. Т. был священником не в Канаде, а на о. Кадьяк.
Но главное в том, что Олег Васильевич написал положительную рецензию на сборник «Колымских рассказов», оценил высоко в те годы талант их автора. Спасибо ему, при жизни порадовавшему Шаламова.
Сергей Григорьянц
Эссе С. Григорьянца «Он представил нечеловеческий мир» (Индекс 1999, № 7–8) содержит, к сожалению, слишком много неточных фактов в мемуарной своей части, поэтому я вынуждена дать некоторые пояснения к нему.
