возможность, получив опыт, подняться по карьерной лестнице и с моей рекомендацией перейти в норвежские спецслужбы, но я вижу, что ваш предельный уровень – постовой на нерегулируемом перекрёстке.
– Мне безразлично, что вы обо мне доложите в Осло, но участвовать в этом я не стану.
Доккен взглянул на обвисшего на ремнях Каткова, осторожно обошёл кресло по большому кругу и вышел, хлопнув дверью. Баррет задумчиво посмотрел ему вслед и заметил:
– Удивительный идеалист. Не нравится он мне. Харрис, пригляди за нашим полицейским.
– Сделаю, сэр. А что с этим? – Харрис кивнул на Кирилла.
– Оттащите в камеру, вернёмся к нему позже.
Со щелчком последнего замка на ремне Кирилл вывалился из кресла на пол безжизненным телом. Перед глазами застыла ножка стула, из прокушенной губы сочилась кровь, вспенилась вокруг рта алыми пузырями, но он её вкуса не чувствовал. Затем его подняли под руки и попытались поставить на ноги. Бесполезно. Ноги превратились в бесчувственные кости, обросшие онемевшими мышцами и связанные между собой тонкими нитями сухожилий. Повисшая голова безвольно болталась на обмякшей шее. Затем перед глазами появился улыбающийся Харрис.
– Он меня слышит? – спросил он у Тейлора.
– Да, несмотря на обездвиженность, зрение и слух лишь обостряются.
– Так даже лучше. Подождите! – Харрис остановил солдат, собравшихся выволакивать Каткова в коридор.
Расчётливо прицелившись, он всадил Кириллу кулак в верхнюю часть живота.
– Это тебе за тварь!
Следующий удар пришёлся между рёбер.
– А это за то, что вынудил меня ночевать в собачьей будке.
– Это бесполезно, – заметил Тейлор, убирая в чемодан инструменты. – Он не чувствует боли.
– Зато я почувствовал, как треснули его рёбра.
– Харрис, ты ночевал в собачьей будке? – засмеялся Баррет. – Ты ничего об этом не докладывал?
– Сэр, я не хочу об этом вспоминать. Я ненавижу собак. А промолчал я лишь потому, что в этой информации не было никакой ценности. Когда русский вам уже не будет нужен, отдайте его мне. Пусть он это слышит. Не знаю, как там ваши шприцы, но от моих методов даже сумасшедшие становились ещё более сумасшедшими. В этом процессе нет предела совершенству. Я вам это докажу.
«Рубеж терпения – где он? Гор Горыч, всё как вы и говорили, у меня толпы восхищённых поклонников! – Кирилл лежал на полу, в позе эмбриона и то ли наяву, то ли в бреду пытался направить тонкую нить сознания в нужное русло. – Они опутывают меня проводами, тычут иглами, бьют по рёбрам. Сколько ещё мне гнуть свою правду? Они мне верят! Но где эта грань, за которой я могу переиграть? Разве я не сорвал шквал аплодисментов? Разве они не оценили мою игру? Если я решу, что рубеж терпения настал, разве не будут они верить каждому моему слову? – Кирилл попытался шевельнуть пальцем – не получилось. Но судя по тому, что спина начала ощущать холод цементного пола, он постепенно приходил в себя. – Ещё одной такой пытки мне не выдержать. Я сломаюсь и могу всех выдать. Так, может, пришёл мой час? Как же мне не хватает вашего рассудительного совета. Вашей железной воли. Мне до вас далеко. Я под уколом произнёс ваше имя. Я был на грани провала! Разве не это – рубеж терпения?»
Глава четырнадцатая
Накануне грядущих событий
21 августа 2020 г. Архипелаг Шпицберген, остров Вильгельма. Норвежское море.
– Вы хотели меня видеть, сэр? – холодно спросил Доккен.
– Да, Ларс, входите.
Баррет оторвался от созерцания снегопада за окном и указал на кресло.
– Спасибо, сэр, но я выслушаю вас стоя.
– Ах, да! – вдруг осенило Баррета. – Как же я сразу не догадался? Не хотите садиться в кресло, в котором допрашивали русского?
– В котором пытали русского.
– Да будет вам, садитесь, куда хотите, – Нил Баррет безразлично отмахнулся и снова взглянул в окно. – И это август месяц! У нас в Англии такого снегопада не бывает даже в январе.
– В Арктике зима наступает рано, – согласился Доккен. – Метеорологи обещают ещё и сильные морозы.
