— Съесть, — отчетливо произнес ветеринар.
— Что? — повторил Гудвин.
— Оно говорит вас съесть.
Гудвин так удивился, что даже не особенно испугался. Этот мерцающий свет, мечущиеся тени, осунувшееся, резко очерченное лицо Борового с дергающейся щекой… все это казалось лишь продолжением сна. Вот если бы еще не Маниша. Гудвин обернулся. Маниша по-прежнему сидела в углу, беззвучно шевеля губами.
— Что вы с ней сделали? Отпустите меня. Вы ненормальный!
— О да, — гнусно ухмыльнулся Боровой. — Я определенно схожу с ума. Эта тварь роется у меня в голове, как в собственном кармане. И постоянно подсовывает дафний. Ему, видите ли, интересны дафнии.
— Кому?
— Он зовет себя «Я». Но, согласитесь, я не могу называть его «Я», ведь я это я!
Тут Боровой захихикал с самым безумным видом.
— Вы спятили. Развяжите меня немедленно!
Гудвин дернулся, но был вознагражден лишь острым приступом головной боли.
— А на вас не действует, да?
Боровой преодолел разделявшее их расстояние в два длинных шага и склонился над своим пленником.
— Не действует. Ну да. Вы натурал. Вам никто ничего не ушатывал. Все дело в червяках.
— В каких червяках?!
— А, это он так называет гены. Путает образ генов с мейотическими хромосомами. Он не очень эрудирован, правда, но жутко силен. Видите ли, у меня не было двадцати поколений натуральных предков. То есть были, но они жили в грязи Коста-Рики…
— Вы же русский!
— Ах, кто сейчас русский, а кто еврей. Несть ни эллина, ни иудея, — громко, как будто смешение племен и кровей действительно его удручало, вздохнул Боровой. — Просто одна из легенд нашего мира, вроде вашей натуральности. То есть вы конечно же натурал. Натурал Натуралыч, а то бы он и вас скрутил.
— А вы нет?
— Почти, — осклабился ветеринар. — У меня в семейном анамнезе рак кожи. Отец умер в сорок лет, дед в сорок три. Мне хотелось пожить подольше. Когда я получил стипендию на обучение в Колумбийском университете, то перевел солидную часть денежек клинике генной терапии в Нью-Йорке. Они меня подправили, а потом уже пошло — заплатка там, патч тут. Вот и ушатали меня, ушатали… о ней и говорить нечего.
Боровой резко дернул головой в сторону Маниши.
— Она готовый генный коктейль для нашего Яйца.
— Для какого, черт возьми, яйца?
Гудвин начал злиться. Он повел плечами, дернул руками. Трос впился сильнее.
— Не дергайтесь. До ближайшего юриста пара сотен световых лет. Никто тут не предъявит вам судебный иск, Гудвин, пристрели вы еще хоть дюжину разумных. У Яйца другие методы… пресечения.
— Это яйцо говорит вам, что меня надо съесть?
Боровой радостно закивал, как будто Гудвин своими словами разрешил мучившую его моральную дилемму.
— Зачем?
— Говорит, вы Страх. Если съесть Страх, станешь сильнее. У него довольно примитивные, даже первобытные представления. Но это и неудивительно. Он ведь даже еще не родился.
Говоря это, Боровой смотрел на темный сверток в том же углу палатки, где сидела Маниша. Только сейчас Гудвин понял, что это не рюкзак и не сумка с оборудованием, а накрытая пластобрезентом женская фигура. Туземка. Она все еще не очнулась. Значит, прошло не больше пары часов — парализатор редко действует дольше, если не выставить его на максимальный заряд.
— Вы ее оперировали? Нашли…
Гудвин осекся, вспомнив, как в мягкий живот вошла игла и как в тот же миг все почернело.
— О нет. Я ошибался.
Боровой раздраженно фыркнул, как будто корил себя за глупость.
— Дафнии, — снова повторил он.
— Дафнии?
— Мелкие ракообразные. Пол у них определяется чисто морфологически… фенотипически. Одинаковый набор хромосом при внешней дихотомии.
