Когда китайские таможенники сняли с клетки покрывало, то увидели несчастную обезьяну – самку орангутанга. Она, связанная по рукам, корчилась на полу клетки и что-то нечленораздельно мычала.
– Обезьянку зовут Анюта, но у нее серьезное кишечное заболевание, – сказал я. – Мы везем ее в Россию, к надежным докторам. В Петербург везем, по заказу императорского двора. Оттого такая срочность. Если выздоровеет, то Академия наук подарит животное русскому императору Николаю Романову.
Китайские таможенники только пожали плечами. Им эта затея с хворой обезьяной показалась глупой.
Когда мы пересекли границу, Степан Горбунов спросил:
– И как вы думаете, Петр Ильич, выкупит он свою обезьянку?
– А вот в ближайший месяцок мы и посмотрим, насколько она ему дорога, – ответил я. – Но что-то мне подсказывает, что очень дорога. Ты следи за ней, самое главное, чтобы сыта была и никуда не убежала. Обезьянки – народ прыткий!
– Нет, Петр Ильич, – покачал головой Горбунов. – Со мной она не забалует. Я ее, красотку, никуда не отпущу. Второй такой приманки для Дармидонта Михайловича нет на белом свете и уже не будет.
В Монголии нашего преследователя дожидалось еще одно письмо. Теперь он должен был пересечь границу с Россией и встретиться на предмет выкупа у русского села Ледяное, на берегу озера Байкал. Там, в двухэтажном деревянном срубе, мы поджидали таинственного Шон-Ли-Янга. Это вездесущий Веригин, Гермес графа Кураева, спешивший впереди нас, подсказывал нам те места, где стоило делать остановки. И это он посылал письма в Пекин.
Дом-крепость стоял на самом берегу Байкала, у прибрежных скал. Идеальное место для встречи двух врагов. Последней встречи!..
По ночам я выходил на балкон и смотрел на водную гладь. Более полутысячи километров водного пространства открывалось передо мной и уходило на север. Ярко сверкала луна в небе, но еще более яркая дорога, веселая и рябая, рассыпалась по озеру от нашего берега до самого горизонта.
В полукилометре от нашего сруба, в лесу, мы обнаружили колодец. Зачем он? Рядом с Байкалом-то? С самым чистым водоемом на планете земля? С райским студеным озером? Да еще колодец в лесной чаще…
– Чей это дом? И зачем здесь колодец? – спросил я у старожила-удмурта, которого мы нашли в этих местах. Но я уже и сам стал догадываться о его предназначении. Все так и вышло. Удмей, так звали старожила, с морщинистым прокопченным лицом, курил махорку и долго рассказывал историю заброшенного поселения.
Это была золотая шахта. Когда-то здесь, на берегу Байкала, старатели обнаружили золото. Его намывало из подземных пещер. Оно было в остатках породы и само по себе, крохами-светлячками вдруг вспыхивало у берега, в кристально-чистой воде. Они построили хоромы и ушли в работу. Но все чаще они задумывались, а где таилось начало этого золота? И вот новые хозяева этого пятачка, все просчитав, стали вгрызаться в землю и обнаружили там, глубоко внизу, в карстовых пещерах залежи золота. Оно сверкало в стенах этих пещер гениальнейшей инкрустацией, выполненной рукой самой природы. Старатели набросились на это сокровище, они сбивали и сбивали золотые жилы со стен, несколько дней подряд, не выходя на белый свет, богатея на глазах, пока земля не задрожала под их ногами и твердь не обрушилась на них. Они все, кроме одного юнца, опускавшего им еду, оказались погребены под этой породой, в этом колодце, в тех пещерах. Паренек долго кликал их и позже говорил, что слышал стоны и проклятия, а потом все стихло. И с тех пор золото перестало выходить и на берег Байкала. Сдвинулись подводные ручьи, нашли иное русло. «Я зналь тот юнец, – сказал нам Удмей. – Он бежать с этих мест, оставлять изба. Но и мы сюда бояться ходить. Тут жить духи плохой людей, что искать много золота…»
– Ну и местечко выбрал для нас этот Веригин, – выслушав легенду, вымолвил тогда майор Жабников. Сказал и сплюнул. – Умереть и не встать, а, Петр Ильич?
– Боязно, – широко перекрестился Степан. – Воистину боязно, Петр Ильич!
– Да уж, хороша легенда, – согласился я, – детям на ночь рассказывать, заиками делать. Не унывать, господа. Нам скоро не с призраками встречаться, а со зверем, куда более страшным и опасным. Я не знаю, когда он выйдет из леса, зато знаю, что у него на уме: заставить нас пожалеть, что мы родились на свет Божий.
А скоро местные нам донесли, что сюда продвигается отряд чужаков. В тот день наша пленница потеряла сознание во время обеда. Она уже объявляла голодовку, и я подумал, что силы вновь оставили ее. «Дармидоша, – шептала она в забытьи, – приди за мной, Дармидоша…»
Я обследовал пленницу и скоро все понял.
– Анюта на третьем месяце, – сказал я Степану.
– Вон оно что, – еще не все понимая, кивнул тот. – Стало быть, у нее под сердечком ребеночек Дармидонта Михалыча растет…
– Вот почему он идет за ней по следу, как зверь, – я не отпускал взгляда своего спутника. – У него раньше не было детей. Он спасает не столько ее, сколько своего наследника. Да только спасет ли?
– О чем вы, Петр Ильич?
– Анюта может лишиться ребенка в любой день и час.
– Не сдюжит, думаете?
– Не знаю, ничего не знаю.
Я сделал ей очередной укол. Лоб Анюты покрылся испариной, она крепко уснула. Я смотрел на ее совсем еще юное лицо, чуть широковатое,
