– Ух ты!
– Конспирация, Петр Ильич!
– А приезжает сынок?
– А кто же еще? Или его товарищ, хромый.
– Как хорошо! – я даже головой покачал. – Все как по нотам! Вся эта революционно-бандитская симфония!
Довольный, Жабников улыбался.
– Мы нагрянули к ней и вывесили красные задергушки, и теперь ждем. И у соседки двух человек оставили.
– А сама Сукина?
– В подполе сидит. Проклинает нас.
– Ну, это понятно.
– Едете с нами? Прямо сейчас?
– Упустить такой аттракцион? – откликнулся я. – Еще спрашиваете! Лечу, господин майор! На сегодняшний день это ведь одна-единственная зацепка!
4
На третью ночь после того, как мы засели в доме Зинаиды Матвеевны Сукиной, в Щуковку пожаловали гости. В засаде томились три сыскаря из полицейского управления Семиярска, а с ними майор Жабников, я и Степан Горбунов. Одного надо было нарядить с женское платье. Сукину мы вывести побоялись. Закричала бы, завопила. Выбрали Тимофеева. Комплекцией он был схож с Зинаидой Сукиной, его мы и нарядили в ее балахон и повязали платок на голову. Майор Жабников смеялся во время подготовки к маскараду, Тимофеев чертыхался, другие сыскари то и дело шутили, например: «Мадам, не соизволите ли вас сопроводить до колодца?» – «Пошли к черту! – отзывался Тимофеев. – Кому расскажете – убью!»
И вот, у дома остановилась пролетка. Стояла февральская тьма. Подвывала метель. Я осторожно отвел занавесь. «Ну?» – требовательно спросил Жабников. «Они!» – ответил я, рассматривая в окно кухоньки гостей. Вышли двое, тот, что сполз с козел, хромал. Первый, кто поднялся на крыльцо, был худой, с бородкой. Он постучал три раза. Мы решили выждать. За первым поднялся и широкобородый, хромой. Худой постучал еще три раза. Только после этого сыскарь Тимофеев, цепляя подолом пол, вошел в игру. Он приблизился к окну с горевшей керосиновой лампой, поднес ее близко к занавеси и убрал, и так три раза. И только потом двинулся открывать дверь…
Тимофеев снял засовы, открыл дверь и сразу отошел в тень. Холодом пахнуло в дом. Мы держали на изготовке револьверы. Но все и сразу пошло не так. Из подпола, едва в тишине открылась дверь, тотчас же пошли гулкие удары – один за другим, нервные, призывные. Я услышал отдаленный пронзительный крик: «Беги, Лешка! Беги, сынок! Враги это!» Но Сукин и так не больно поверил, что перед ним мать. И силуэт, и походка!..
– Убей ее! – бросил он с порога, ныряя рукой за отворот пальто.
Мы даже не успели сообразить, что и как, а Штрило вырвал из тулупа короткий обрез и в упор выстрелил в Тимофеева. Беднягу швырнуло в темноту, на нас. Ответные выстрелы отбросили назад и Штрило – на крыльцо, в ночь и снег.
– Сукина живым брать! – заорал Жабников.
Вырвав из-за пазухи револьвер, Сукин отстреливался, совсем не целясь, а сюда уже бежали двое полицейских от соседки Сукиных – Пелагеи Митиной. И наши выскочили и целились бандиту-революционеру по ногам. Подстреленный, он упал рядом с бричкой. Через пять минут, окровавленного, мы втащили его в дом, а из подпола тревожным одержимым набатом шли гулкие удары и неслись проклятия.
– Слышит сука, как щенка ее бьют, – сурово заметил Степан и отошел в темноту.
Теперь было дело сыскарей – добиться правды.
– Как Тимофеев? – спросил Жабников у одного из своих.
Тот отрицательно покачал головой:
– Наповал. Всю грудь разворотило. Бедная матушка его…
Тут уже были и жандармы, караулившие в соседнем доме.
– Царские псы! Опричники! – процедил сквозь зубы Сукин. – Всех перебьем! Всех вырежем!
– Ишь ты! – усмехнулся один из опытных жандармов. – Дьяволенок, твою мать.
Я смотрел на Сукина и думал: он и с бандитами водился, чтобы революцию делать, и деньги любые брал, кровью пропитанные. Он посмел к главному полицмейстеру Семиярска войти, как к себе домой, средь бела дня, и бросить в него бомбу. Это не Бык Мироныч, который лишь за звонкую монету и сладкую жизнь в малине готов был сражаться. Этот будет терпеть. И побои, и боль. А может, и смерть примет с осатанелой радостью. Из таких мученики и получаются! Но ждать у нас времени не оставалось. Нам нужна была главная фигура на этом игровом поле. Я переглянулся с Жабниковым, кажется, он думал так же, как и я.
– Семен Семенович, думается мне, мы только зря потеряем время, допрашивая этого господина, – вдруг сказал я.
– Думаете, Петр Ильич, ничего сукин сын нам не скажет? – спросил Жабников.
