Все моментально затихли.
— У Великого Знающего есть много красивых, а главное, правильных слов, сынок, но — я не хотел врать, не та ситуация — не знаю… Пока не знаю. Может быть прижму ее к груди и поплачу вместе с ней…
Мы еще долго говорили на разные темы, важные, нужные. Битва закончилась. Жизнь продолжается. Завтра мы будем уже дома.
До дома осталось несколько километров, когда из кустов выметнулось черное тело и стремительно понеслось к нам издавая тявкающие звуки, все тут же ощетинились разнообразным оружием, бдительности тут никто не терял, не те времена, но все быстро опознали несущегося к нам Зверя. Ну откуда у дикого волка ошейник. А тот, с разгона, бросился мне на грудь истерично повизгивая. Бог вернулся. Я чуть было не упал, еле-еле устоял на ногах. В первую секунду я даже не успел разглядеть его как следует, так был рад его видеть, да и он вертелся юлой.
— Хороший мой, хороший — причитал я пытаясь уклонится от его шершавого языка — нашел, наше… Что это! — Я разглядел на голове Зверя косую рану, уже слегка подсохшую, начинающуюся на голове, идущую через всю морду и рассекающую верхнюю губу. Мое сердце пропустило такт. Это не след зубов или когтей! Это след удара, например, обсидианового ножа!
— Стой Зверь! Стой!!! Сидеть, я сказал!
Неохотно, но он все же подчинился. Я стал лихорадочно ощупывать дрожащего от возбуждения Зверя… и нашел еще два подсохших пореза! Я оглянулся на остальных, застывших в потрясенном молчании. Лица у всех были бледными и вытянутыми. Все все поняли. Пришла беда!
— Ребята — я еле проглотил комок в горле — Бегите! Бегите словно ветер! Мы с Яриком доволокем Ежа сами…
И они побежали…
Хатак был не в духе. Вот уже прошло четыре дня как все ушли на битву. В лагере стало много тише. Лишь неугомонная малышня активно шебуршилась под присмотром Амазонки и Теплого Камушка, женщины постарше были заняты более важными делами. Весна! Время, когда особо не рассидишься. А Хатак сидел, и настроение было у него, прямо сказать — говно. Что-то томило его с самого утра, тянуло каким-то неопределенным чувством. Недавно он послал Падавана с собаками "прошвырнуться по окрестностям". Он так и сказал ему — пробегись мол, и неопределенно покрутил рукой в воздухе, не зная, как сформулировать задачу. Падаван пристально посмотрел на своего наставника и промолвив — понял — ушел. Ну хоть, что-то…
За стол под навесом, за которым сидел хмурый старик села Великая Видящая и накрыв его мозолистую ладонь своими сухенькими ладошками. Заглянула в его глаза и участливо спросила.
— Что тревожит тебя, мой Зайка?
— Не знаю, мой Ручеек — он поднес ее ладошки к лицу и поцеловал их — Не знаю!
— Я горжусь тобой, мой мужчина. Зная, что для тебя эта битва, ты все же остался. Так смог бы не каждый.
Хатак печально улыбнулся.
— Так надо для племени. Другого варианта не было.
— Нет, ты не совсем прав. Если бы настоял, Горький Камень взял бы тебя. Он придумал бы что-нибудь. Я это точно знаю. И ты это знаешь, но ты сделал как лучше, а не как хочется, это дорогого стоит.
Хатак тяжело вздохнул.
— Да, наверное, ты права. Но я смирился, или даже примирился с этим, и хотя я сердцем там, с ними, но головой я весь здесь и сейчас. Я никак не могу понять, что мне неймется с самого утра. Скажи нашим, что бы не обижались, что я рычу на них. Это не они такие, это я не в духе.
— Они знают — або улыбнулась — все нормально.
— Эх, — Хатак чуть повеселел — хорошо жить среди тех, кто тебя понимает.
— Ну вот — удовлетворенно произнесла або — скоро мы тебя хорошенько покормим, и ты совсем подобреешь!
Но после того как вернулся Падаван, уже ближе к вечеру, беспокойство старого охотника только усилилось.
— Я ничего не нашел уважаемый Хатак — прихлебывая взвар отчитывался парень — ни следов, ни запаха, ничего, но Зверь встревожен.
А черный волк и вправду был неспокоен. Он маялся. Время от времени срывался в бег, суматошно пробегая по Лагерю, тревожно нюхал воздух. Иногда тихо порыкивал, так как он это делает при угрозе. Иногда выскакивал через отверстия в заборе, специально проделанные в нем для собак в нескольких, укромных местах, чтобы не стоять на калитке за швейцара вздумай пробежаться тем по окрестностям. Волнения вожака передавалось и остальной стае. Пробежавшись Зверь ненадолго успокаивался, а потом все начиналось заново…
Совсем уже к вечеру, Хатак собрал "большой консилиум, из соплеменников за столом под навесом. Спросил всех, кто, что чувствует, если вообще кто-то что-нибудь чувствует. Никто, ничего путного не сказал. Даже Видящие. Если и было какое волнение у кого, так это только от того, что Хатаку не сиделось спокойно. Падаван долго играл в гляделки со Зверем. Потом тем же самым занималась Белая Волчица. Та вообще прижалась лбом к башке волка и так замерла на долго. Зверь, во время процедуры, только иногда, виновато и очень тихо поскуливал, словно просил прощения за то, что не может ясно передать своей богине, что же так беспокоит его. Он ведь рожден что бы защищать свою стаю. Он чувствует угрозу, а откуда, какая, кто, и сам определить не может.
