окружал.
— А вы что? — обратился Мирский к остальным.
— Скоро будет темно, — сказал вдруг ни с того ни с сего Карлссон. — Да.
— То есть?
— То есть — идем.
Следующий километр они продвигались по абсолютно голой и плоской как стол ржаво-бурой равнине, единственным разнообразием которой были наплывы чуть более светлой пыли или пепла. Никаких плавных границ, предместий или застав. Город вынырнул перед ними в густом воздухе сразу, массивом небоскребных колонн и параллелепипедов.
Город…
— Нет… — простонал геолог. — Я не верю…
Это были даже не руины, а скалы, памятник некоего магматического извержения, произошедшего миллионы — если не миллиарды — лет назад, изрезанные силами природы в формы столь причудливые и одновременно симметричные, что, хоть издали, хоть вблизи, было легко поддаться иллюзии, что ты имеешь дело с результатом чьего-то инженерного гения.
— Эрозия, — Бринцев истерически засмеялся. — О, мы идиоты. Слепые наивные идиоты… Наш драный обезьяний мозг, обманщик!
— Но… почему? — крутил головой ван Хофф. — Ведь мы действительно видели! Огни, движение, коммуникации!
— Ты уверен? — спросил Карлссон.
— Уверен ли я? Конечно, уверен! Кроме того, почему «уверен»? Есть записи, у нас есть записи.
— И кто из нас их проверил? Кто поднял руку и сказал: «Погодите, может, сперва проконсультируемся с „Корифеем“»? Никто. — Ксенобиолог слабо улыбнулся. — А знаешь, почему? Потому что мы так сильно хотели видеть нечто подобное, что отключили рационализм, чтобы тот не мешал нам это нечто видеть. Как жаждущий путник, принимающий мираж за оазис. А что такое наша жажда, наш мираж? Они. Инопланетяне. Братья по разуму. Мы ищем их так долго, что надежда контакта превратилась в манию. Мы должны их повстречать, поскольку это
— Но огни, транспорт, их мы тоже вообразили?
— Ну так погляди, — ответил Карлссон, задрав голову.
Сумерки взбирались по стенам скальных колонн и обелисков все выше, темнота охватывала их метр за метром…
Внезапно в этой темноте «город» ожил тысячью искорок, лазурных огней и проблесков, которые начали проскакивать между поднебесными монолитами. Электрическая волна плыла к их вершинам, как бы сбегая от напирающей снизу тьмы, то и дело порождая небольшие шаровые молнии. Б
— Чудесно, — проворчал ван Хофф. — Фейерверк на сон грядущий.
Когда он это говорил, один из плазменных шаров поплыл к нему и, остановившись на расстоянии в пару метров от лица, не столько взорвался, сколько бесшумно рассеялся.
— Ох, проклятие!
— Майк, ты как? В порядке? — испугался Мирский.
— Все нормально, — крикнул в ответ физик, моргая. — Просто ослеп немного.
Остальные молнии разлетелись над равниной и вскоре тоже исчезли, хотя, если бы им пришлось говорить — куда и каким образом, они вряд ли сумели бы ответить.
— И правда, чудесное представление, — кивнул капитан. — Но, полагаю, нам пора возвращаться.
Никто не возражал. Они чувствовали себя жестоко обманутыми, как зрители, которым вместо шекспировской драмы показали дешевый балаган из искусственных огоньков.
— Да, пойдемте отсюда, — согласился Сайто с ноткой разочарования в голосе. — Базальтовые, пьезоэлектрические останцы. И ради этого я волокся сюда за семьдесят парсеков?
— Вернее: семьдесят три и восемь десятых, — поправил Кронкайт.
И только благодаря своим прекрасным рефлексам не получил брошенным геологом камешком.
Мирский приказал автоботам собрать пробы и выполнить кучу стандартных физико-химических анализов. Не столько в надежде, что машины откроют что-то из того, что избежало человеческого взгляда, но, скорее, для сохранения иллюзии, что они возвращаются хоть с чем-то.
— Ну, в дорогу.
