пластика – вроде мухи в янтаре. Пошли слухи, что Долорес была подружкой мелкого мексиканского наркоторговца, убитого в перестрелке. Да, да, говорила мамина подруга. Я всегда подозревала.
Мама Билли тогда села, держась за сердце. А потом с гневом это опровергла. Подруга слушала и кивала. Конечно, конечно. Долорес была хорошей.
Долорес была святая.
…А через несколько дней катер в заливе обнаружил ее тело, раздутое от воды. Его частично объели акулы.
Она была шлюха, сказала соседка и победно посмотрела на маму Билли.
Мама Билли изменилась в лице. Она пыталась скрыть эту историю от Билли Головореза, но безуспешно – ему рассказали друзья в школе. У тебя крутая няня была, сказал Говард с завистью, она приносила тебе наркотики? Она трогала тебя в разных местах? Билли дал ему в нос.
Долорес не утопилась. Ее руки были скручены за спиной проволокой, а горло перерезано. Красивое некогда лицо выглядело страшным.
Парень Долорес, погибший за полгода до этого, действительно оказался наркоторговцем.
– Кажется, наш парень сильно переживает, – заметил папа, когда Билли третий раз принимал душ. Папа не знал, что Билли чистит зубы восемь раз в день, иначе добавил бы еще что-нибудь. Папа Билли всегда знал, что сказать.
– Не говори глупостей, – отрезала мама.
…Но в итоге папа Билли оказался прав. Разбитое сердце можно спрятать только под водой.
Спокойной ночи (наблюдатель Эня Ренцова)
Я ненавидела ложиться спать. Каждый раз родители спорами и руганью заставляли выключать свет, после чего я съёживалась под одеялом, не в силах расслабиться. Как по команде, в комнату начинали стекаться омерзительные создания – гниющие люди, демонические порождения, уродцы с других планет, озлобленные карлики, прыгающие между дверных косяков. Их было бесконечно много, они заглядывали в окна, проходили сквозь стены, просовывали свои грязные лапы под одеяло, а иногда казалось, что они наблюдают за мной глазами нашего кота.
Я
Моя болезнь – воображение – подтачивала меня так же, как вода разъедает опоры моста. При этом я прекрасно знала, что пережила уже десятки и сотни одиноких ночей, и это значило, что, скорее всего, смогу пережить ещё столько же. Но это знание ничуть не помогало.
Всё изменилось одним летним вечером. Я меняла батарейку в фонарике, с которым обычно пряталась под одеялом, чтобы до наступления полуночи отвлечься волшебными историями. Но моё внимание привлекла не книга, а сама батарейка.
Плюс и минус. Плюс и минус. Плюс и минус.
Если я порождаю отрицательное, то могу породить и положительное, чтобы их уравновесить! Включив фонарик, я перевела взгляд на книжный разворот с акварельной иллюстрацией.
– Ты и будешь меня защищать, – тихо сказала я нарисованному грифону и смело вылезла из-под одеяла.
С каждый годом эта сцена повторялась всё реже и реже: отвратительные твари уже не очень верили в свою власть надо мной. Голубой грифон, свернувшийся на противоположном краю постели, как огромный кот, расправлял крылья и выгонял весь этот цирк волнами света, исходящими от перьев. Он делал это в сотый, тысячный раз, апатично и слегка лениво, лишь изредка шипя на особенно реалистичных гостей.
– Почему ты стал таким усталым? – спросила я.
После долгой паузы в моей голове прошелестел тихий голос:
– Ну, понимаешь, я же не существую. Я… не то, чтобы когда-нибудь умру и обо мне забудут, меня же, типа, вообще нет…
– Зато тебе и бояться тогда нечего.
Он усмехнулся и устроился поудобнее, потому что разговор отвлёк меня от придумывания мерзких созданий, и кроме нас двоих в тёмной комнате никого не было.
– Тебе ни к чему продолжать эту игру. В этой борьбе у тебя есть и плюс, и минус, и их силы всегда равны.
– К чему ты ведёшь?
– Я думаю, что пришло время приравнять их к нулю.
К горлу подкатили слёзы от горькой жалости к себе, и я почувствовала, как воронка одиночества затягивает меня.
– Ты же знаешь, что у меня нет сил заставить тебя остаться. – Мой друг молчал. – Ведь ты – это я. И если ты уходишь, значит, я сама тебя
