Собеседник молчал. Даже дыхания не доносилось с другой стороны. Только полная тишина, какая бывает, когда в работающем цеху разом остановятся машины.
– Что нужно? – на всякий случай уточнил я, подождал ещё пару секунд и повесил трубку.
Зубы продолжали ныть. Пришлось даже выпить таблетку болеутоляющего.
* * *
Шестерёнки в больших часах, занимавших всю стену, лопнули в десять часов десять минут. От такой симметрии у меня заслезились глаза.
– Давайте не надо? – попросил я.
Часы пришлось занавесить тряпкой. Снять их рука не поднялась – всё-таки память детства.
«Звонок и шестерёнки взаимосвязаны», – мелькнула мысль, и я не стал её отбрасывать. Не знаю, сколько времени провёл в размышлениях, но постоянно приходилось утираться салфетками.
Слёзы и не думали останавливаться.
* * *
Дверной звонок прогрохотал ближе к вечеру, и барабанные перепонки лопнули. В установившейся тишине я двинулся к двери.
– Кто там? – шепот был или крик, я уже не различал.
Поскольку ответа всё равно не удалось бы расслышать, я открыл дверь. Гигантский грач с оборванными крыльями смотрел на меня укоризненно. Клюв его был погнут. На боку птицы виднелся отпечаток детского ботинка.
– Прости…
И вновь я не различил, шёпот или крик сорвался с моих губ.
* * *
Грача я помнил. Пожалуй, слишком хорошо, чтобы считать произошедшее несправедливостью.
У нас во дворе жил маленький злой мальчик. Наверное, он не думал, что он злой, просто руки у него болели. И ноги. И хорошо им было только в те минуты, когда кому-то было плохо.
От этих самых рук и ног.
В жертвах мальчика числились все окрестные кошки и собаки. И муравейник. И гусеницы. И жуки. И даже грач.
Последний, впрочем, излечил мальчика надолго. Почти навсегда. Руки и ноги перестали болеть, хотя добавилось других проблем.
Например, зубная боль от новостей, слёзы от симметрии, потеря слуха от дверных звонков.
* * *
Я закончил работу уже ночью. Руки дрожали от усталости, ноги упорно не желали стоять ровно, но слёзы наконец-то прекратились, а зубная боль ушла.
– Кажется, всё, – сказал я, чтобы услышать собственный голос.
Грач по-прежнему смотрел укоризненно, но мне удалось сконструировать ему пропеллер из стрелок – секундной и минутной. А с помощью часовой я выправил клюв, хотя пришлось повозиться, прежде чем у меня получилось что-то сносное.
– Я уберу, подожди немного, – попросил я и принялся вытирать след от ботинка.
Когда птица с громким свистом от винтов взлетела с балкона, маленький злой мальчик из далёкого детства наконец-то заслужил прощение.
Пыль (наблюдатель Александра Давыдова)
Если держать язык за зубами, с тобой ничего не произойдет. Возможно, на тридцатом году жизни ты научишься правильно готовить сырники или разбирать карбюратор, и будешь считать это настоящим достижением. На фоне рутинного штиля этот маленький подвиг выглядит, как девятый вал. Но как только начнешь говорить, слова превратятся в реальность. И ты застрянешь между собой-настоящим и собой-сказанным, как это произошло со мной.
…
Не так был страшен звук бомбежек, дрожь земли и зарево на горизонте, как пыль. Разноцветная кирпичная пыль от разрушенных домов. Одетые в нее деревья выглядели как седые мертвые статуи. Кусты, трава, земля, люди – все стали будто каменными. Даже глаза – тусклые, будто пролежали полвека в забытой вазочке на серванте.
Почему-то именно о серванте больше всего горевала бабушка, когда в наш дом попали. Он был оплотом того самого прошлого, которое с начала века то разбивали на осколки, то собирали заново, а теперь оно разлетелось совсем в пыль.
Лазить по развалинам мне строго-настрого запрещали, но если бы я послушалась маму, то никогда не нашла бы Кузю. У него был суровый вид,
