ТТ у меня в руке, я отправился в Смоленск.
Не буду описывать все перипетии и ужасы, которые пришлось испытать за несколько напряженных дней и практически бессонных ночей. Иногда мне казалось, что транспортная трясина и бомбежки не выпустят меня теперь из своей жижи никогда. Мне до сих пор иногда снятся те жуткие дни.
Короче говоря, у порога квартиры номер восемь в доме пять по улице Большой Никитской я, уставший и голодный, пропахший потом, черный от паровозной сажи и дорожной пыли, оказался поздно вечером двадцать пятого июня.
Я долго звонил, но дверь так никто и не открыл. Я сел на коврик у порога и сам не заметил, как отключился.
6
Утром я, проснувшись, обнаружил себя раздетым в теплой постели. Я очень старался, но никак не мог вспомнить, как я оказался на кровати под одеялом.
Мои Хелен фон Горн и Лена Коренева в одном лице были дома, а я никак не мог подняться с постели. Она, облачившись в просторный домашний халат, пришла на выручку, поила меня крепким бразильским кофе, которого здесь, в московской квартире, как и в берлинских апартаментах, похоже, также было вдоволь.
Я был уверен, что наши приключения закончились, но в дверь позвонили, и до смерти измотанный почтальон отдал Елене под расписку заказную телеграмму, в которой значилось лишь одно слово «Лычанов».
Я встал с постели. Мы посмотрели друг на друга.
Получается, что, несмотря на ужасающие транспортные заторы, я добрался до места назначения быстрее, чем телеграмма. Лена с досадой бросила бланк на прикроватную тумбочку и нехотя сообщила мне, что заговорщиков выявить не удалось. Они что-то почувствовали.
Я вопросительно посмотрел ей в глаза.
— Кто тебя встретил на аэродроме?
— Полковник НКГБ со смешной фамилией Колобок.
— Колобок? Странно. Он кто по должности?
— Куратор от органов на твоем заводе.
— Наш куратор по фамилии Лобок, а не Колобок. Ничего не путаешь?
— Валера, он мне показал свое удостоверение. Полковник Колобок. В общем, он забрал известные тебе подарки, заверив, что они будут переданы по назначению. «Мессершмитт» перегнали на аэродром авиазавода в Тушине, но ничего не случилось, ничего выявить не удалось, они затаились, как мыши. Убрав Лычанова, ты обрезал все нити.
Я задумался. В самом деле, коряво все вышло, но как я, интересно, должен был поступить в той ситуации?.. Ждать, пока волна заговора докатится до Кремля и ворвется в кабинет к товарищу Сталину?
Елена словно прочитала мои мысли, она встала на цыпочки и поцеловала меня в щеку.
— Ты ни в чем не виноват. Отдыхай! Мне надо идти.
Она говорила тепло и ласково, но я все-таки почувствовал едва заметное отчуждение. Елена была очень расстроена.
— Как же быть, Лена? Заговорщики сидят в наших структурах и, как могут, саботируют приказы, а я буду отдыхать? Ты можешь рассказать, что творится на фронте?
— Никто ничего не знает, по-моему, даже в Кремле. Поступают противоречивые сведения. Кто-то сообщает, что немцы на подступах к Минску, кто-то говорит, что они обошли Минск и теперь идут на Смоленск, а кто-то утверждает, что они заняли Минск и теперь собирают там силы для того, чтобы идти дальше, а куда — непонятно, может быть, на Киев. Неразбериха полная!
— Вот видишь! Нет, надо что-то делать. По крайней мере они должны хотя бы осознать, что их заговор раскрыт. Тогда они откажутся от откровенного и наглого саботажа.
— Сама понимаю, что надо, но скажи мне на милость, дорогой мой, что именно надо делать?
Меня вдруг осенило. Вот что значит хорошо выспаться.
Я стал быстро одеваться. Лена с удивлением посмотрела на меня.
— Ты куда?
— Едем на завод!
— Зачем?
— У тебя есть новые нейлоновые чулки? В магазинной упаковке?
