Азамат и сам заметил серьезные улучшения: половина шрамов практически рассосались, а прочие заметно уменьшились – еще разок нанести мазь, и ничего не останется.
– Вот уж никогда бы раньше не подумал, что холодная манная каша рассасывает рубцы, – заметил Петр, оставшись наедине с другом.
– Но при обязательном условии, что они фальшивые и состряпаны при помощи краски и клея, – уточнил тот. – Кстати, князю, как мне кажется, докладывать результаты пока не надо. Вот сгоняем во Псков, найдем этого Черногуза, привезем его в Тверь, учиним очную ставку, а уж тогда… Ты как, не возражаешь против такого плана?
– Ни боже мой! – жизнерадостно откликнулся Сангре. – Кстати, помнишь, я тебе несколько месяцев назад говорил, что Уголовный кодекс близко с «Русской правдой» не лежал, да и других преимуществ в этом времени по сравнению с двадцать первым веком навалом, включая отсутствие УПК, адвокатов, ну и разной дряни, вроде толерантности и любви к бородатым женщинам? Таки ныне я лишний раз убедился, что был прав, когда говорил это. Это ж подумать дико: мы почти раскрыли второе по счету убийство, а если не считать рабочих записей, накатали всего один-единственный протокол допроса. Нет, минусы, конечно, имеются, но если брать в целом, то… Конечно, работы впереди немерено, в том числе и срочной, зато и жить здесь куда интереснее.
– А что за срочная работа? – недоуменно нахмурился Улан. – Ты имеешь ввиду нашу поездку во Псков?
– Нет, я про работу над остальными обвинениями тверского князя, – пояснил Петр. – Надо ж с гарантией его обезопасить, а гарантии предстоит продумать как следует. И самое лучшее, как мне видится, смешать с дерьмом всех обвинителей, начиная с московского князя, чтоб даже тупому Узбеку стало понятно: таким козлам верить – себя не уважать.
– Идея отменная, – одобрил Улан. – Но прежде надо бы нам с тобой еще до отъезда во Псков продумать кое-что по убийству Агафьи.
– То есть?
– Не нравятся мне столь яркие приметы Черногуза. По ним не одни мы – любой дурак его вычислит. А он на некоторые еще и сам внимание обращает.
– Мужика работали в темную, – предположил Сангре. – Тогда все сходится.
– Ни черта не сходится! – отрезал Улан. – А о чем думали те, кто подбирал его кандидатуру? Они-то прекрасно знали, что люди Михаила Ярославича землю рыть будут после смерти Агафьи, и все равно словно специально человека подставляют, чтоб его в случае чего легко было и опознать, и найти. Полное впечатление, что нам его специально подсовывают. Вместе с Юрием, разумеется.
– Но тогда, по логике, сам Юрий ни при чем.
– Точно, – согласился Улан. – А если исключить его из подозреваемых, кто останется?
– Не понял, – протянул Сангре. – Ты на кого сейчас намекнул, а? На Ярославича?
– А есть еще кто-то на примете? – невозмутимо откликнулся Улан и успокоительно махнул другу. – Да расслабься ты. Конечно, рассматривая все версии и логически рассуждая, смерть Агафьи ему выгодна. Москвич вмиг превращается из шурина великого хана в обычного князька, притом не сумевшего уберечь свою супругу. Но ты прав – не соответствует поведение тверского князя психологическому портрету убийцы, в смысле заказчика. И намекнул я на другое – надо искать неведомого третьего – хитроумного, осторожного, расчетливого и потому жутко опасного…
– А… Черногуз?
– Съездим во Псков, съездим, – кивнул Улан. – А вот успеем или нет застать его в живых – не знаю.
Эпилог. Неведомый третий…
Он шагал, не глядя, куда ступает, позабыв про свою обычную аккуратность, и зачастую его ноги в синих сафьяновых сапогах уходили чуть ли не по щиколотку в жирную грязь. Однако человеку, одетому в простое добротное платье, было не до того. Уж больно страшное поручение он собирался возложить на плечи того, к кому он сейчас шел. Настолько тяжкое, что немалая часть неизбежно возляжет на него самого. Не сейчас, нет, но когда придется держать ответ перед творцом. А от его справедливого суда, когда придет время, не скрыться, как ни тщись. Более того, даже покаяться в этом перед священником, чтобы хоть как-то облегчить свой тяжкий грех, нечего и думать. Конечно, тайна исповеди и всякое такое, но тогда хранителем тайны окажется обыкновенный священник и доверять ему свое омерзительное и кроваво-сокровенное нельзя ни в коем случае.
Однако, хотя на душе было тяжко, шел он на тайное свидание без колебаний. Сейчас ему отступать было уже некуда. Вот тремя месяцами ранее, когда он только-только придумал свой хитроумный план, можно было отказаться. Ныне же давным-давно закрученное колесо требовалось остановить, завершив хитроумный замысел. И кто ж тому виной, что цена остановки – еще одна человеческая жизнь.
Но об этом он себе думать не позволял. И вслух о том упоминать не собирался, ухитрившись и в разговоре с хозяином небольшой избушки подыскать более пристойные нейтральные слова. Даже когда прожженный тать с весьма подходящим к его роду деятельности именем Домовина[48], насмешливо улыбаясь, открыто спросил, что именно надлежит учинить с купцом Черногузом, его собеседник нашелся как обойти и заменить короткое слово «убить». Выразительно задрав вверх голову и устремив взгляд светло-голубых водянистых зрачков к потолку, поскольку икон в избушке не имелось, он тихонько пропел: «Со святыми упокой». Правда, даже эту единственную строку он одолел с неимоверным трудом – голос неимоверно дрожал, вибрировал, грозя вот-вот сорваться, а ведь в церкви он за последний год, подпевая певчим, ни разу не сфальшивил.
– Понятно, – кивнул Домовина. – Сделаю, не впервой, – он оценивающе посмотрев на суму, многозначительно поставленную пришедшим гостем в самом
