– Я не боюсь. Так… Непривычно все это, – сглотнула.
– Все нормально будет, не парься. Но я ничего сделать не могу. Приказ сверху: всех на сутки принимать. Я бы брата не смог отмазать.
Вот сказал и тут же понял, что соврал. Смог бы брата. Еще как смог бы. Девушка посмотрела Дюше в глаза и все поняла.
– О’кей, Макей, прорвемся, – улыбнулась сквозь слезы случайной рифме.
Немного помолчали. Девушка докурила, заплевала огонек сигареты, с силой швырнула в сторону окурок.
– Сама-то за кого голосовала?
– Любопытно?
– Типа того.
Она вытерла слезы, вздорно дернула головой, надула щеки, выдохнула. Глаза засветились желтым в отблесках фонарей.
– Я не «за», Макеев. Я «против». Против императоров и фараонов. Против войны. Против боли. Против этого отделения, прости господи, полиции. Против тебя, Макеев, хоть ты мне нравишься, – поперхнулась на мгновение. – Какая разница, за кого голосовать? Ты думаешь, это нормально? Все эти митинги, менты, аресты… Ты думаешь, это добром кончится?
Дюша выдохнул:
– Все сказала?
– Вроде все.
Из автобуса начали выводить задержанных.
– Становись к этим…
– Как скажешь, Макеев.
– Меня Андрей зовут.
– Хорошо. Я запомню.
Их заводили в отделение цепочкой по одному. Она шла не в середине, но и не в конце. У самой двери дернулась, ее тут же грубо схватили за плечи, но девушка уже стояла вполоборота и кричала:
– Меня Таня зовут, слышишь, Макеев? Таня…
Потом ее втолкнули в дверь, а Дюша подумал: «Я запомню».
Он доехал до «Нарвской» и устало вышел из метро. Ночная синь тут же набилась между ресниц, сырость успокоила легкие. Он спустился с поребрика, остановился, расправил плечи и без суеты закурил. Отчего-то стало жалко самого себя. Аж до слез. Неожиданный комок обиды и никому не нужного раскаяния шевельнулся в горле. Ведь все было правильно, все, черт возьми, было правильно. Почему же так погано на душе?…
Дом совсем рядом, на улице Черных. С чувством потерянности Дюша перешел дорогу и свернул под арку. Ускорил шаг на выходе, заторопился от резкого запаха мочи, скривился и прикрыл глаза…
Удар был в лоб. Чем-то металлическим и тяжелым. Может быть, молотком.
Дюшу отбросило назад и вбок, падая, он зацепил курткой грязную стену арки, от неожиданности выдохнул сквозь зубы.
Ударился затылком об асфальт, и почти сразу же упал сумрак.
Он уже ничего не видел, только удивленно ощущал, как обшаривают его карманы, слышал, как чей-то детский голос моросит:
– Сука, у него ксива ментовская!
– Да по барабану… Лавэ есть?
– Есть… Еще цепура золотая.
– Рви давай.
Звенья царапают шею, но уже совсем не больно. Да и вообще не больно, только голова звенит и тело не слушается.
– Валим, валим…
Стук пяток по сырому асфальту гудит и отдается в мозгу, разрывая его на части.
Дюша пытается встать, но руки дрожат и подламываются.
Он падает в лужу лицом.
Закрывает глаза.
И еще раздается в ушах противный звук непонятной природы: скользящий и скрежещущий, вязкий и хлипкий. Дюша куда-то проваливается. А звук крепчает и под конец поглощает Дюшу всего без остатка.
Сильный звук. Непоправимо черного цвета.
В космос
Вячеслав Андрианович Мироненко варил холодец. Приготовление этого блюда он жене не доверял и вообще относился к процессу как к священнодействию. Он заранее выбирал свиные рульки с копытцами, причем каждую осматривал внимательно и придирчиво,
