Макс облизывает окровавленные губы и задумчиво смотрит на меня.
— Завтра, — бросает мрачно, и я до крови кусаю губу, чтобы ничего не закричать в его отдаляющуюся спину.
Через минут тридцать-сорок, пока мы с Пашей сидели у него на кухне, и я обрабатывала ему раны, солнце улизнуло с неба, и пошёл дождь.
— Ты уверена? — Зоя стоит надо мной, а я сижу на табурете в ванной комнате их с бабушкой «советской» двушки. И мне очень даже нравится эта старая, кое-где треснутая плитка на стенах в голубой цветочный орнамент. Нравятся высоченные потолки, массивные двери с шершавыми стёклами, старый, скрипучий как надо, паркет под ногами… Вот эта шторка в лимончики нравится. Чисто. И так уютно, что как представлю, что через час придётся покинуть это гнёздышко и отправиться в школу, аж в дрожь бросает.
А вечером ещё лица родителей видеть, вздохи, ахи слушать, одобрительный визг Полины…
А ещё запах блинов нравится, которые сейчас как раз-таки жарит баба Женя (она сама попросила её так называть). Так и хочется вдохнуть поглубже, но в воздухе ещё и другой запах витает, который совсем мне не нравится, так что и дышать поглубже не получается.
— Лиииз? — мелодично зовёт Зоя, глядя на моё отражение в овальном зеркале над старой, но чистой раковиной. — Спрашиваю: готова?
— Эм-м… нет, — пожимаю плечами, разглядывая своё отражение и раздумываю: какой уровень ненормальности мне теперь можно дать?
Яроцкий сделал это. Браво.
А я сделала то, что ему было от меня нужно. Так и вижу его самодовольную рожу, когда увидит меня с красными, как борщ волосами. И это ещё только начало моего преображения и уничтожения личности. И если вот ЭТО позором не считается, теперь мне действительно страшно вообразить, что может быть на той флэшке.
«А что если компромат не на меня»? — думала вчера.
Что если на Полину? Ведь это ещё хуже. Кто его знает, насколько больны и изворотливы организаторы этой игры… На флэшке может быть что угодно!
«Первые задания самые лёгкие», — вроде как утешила меня вчера перед сном Полина.
И если это — самое лёгкое, то я понятия не имею, как смогу выполнить остальные.
— Смывать давай.
— А?
— Смывать, говорю, давай. Ты чё, не выспалась?
Через десять минут, после сушки феном и якобы укладки которую мне сделала Зоя, я готова была разрыдаться от того существа, что смотрело на меня из зеркала.
— Я чего-то не понимаю? — Зоя со скептическим видом оценивает свою работу. — Ты ж вроде сама хотела покраситься?
— А… да. Сама, — без интонации.
— Круто вышло! Ты чё? Отпадно ваще!
Выдавливаю из себя кривую улыбку.
— Очень круто. Нереально круто.
— Хм. Да? — выгибает бровь. — А по тебе не скажешь.
— Через сколько… ЭТО смоется?
— Это тоник. Не долго держится.
— И… потом я снова стану норма… какой была?
Зоя хмурится всё больше, а я невольно разглядываю её готический макияж и содрогаюсь от мысли, что вскоре на мне будет такой же.
— Может и не до конца смоется, — пожимает массивными плечами.
— И какой я буду?
— Розовой… наверное. Какое-то время.
Розовой?..
О Боже. Хочется шлёпнуть себя по лбу.
— Колготки в сетку у меня есть, — Зоя с энтузиазмом копошится в большой чёрной косметичке. — Над одеждой поколдуем. Туфли взяла? Окей. А сейчас давай краситься. Буду делать из тебя красотку. Пусть вся школа выкусит! — И это так жутко прозвучало, что захотелось выскочить из этой ванной с криком о помощи, уехать в другую часть света и больше никогда не возвращаться в школу!
Но придётся.
Потому что я дала согласие.
Потому что у Яроцкого есть компромат.
Потому что у Яроцкого есть ответы.
