— Ко-охда я о-очнулась, — говорит Равн, — рядо-ом сто-оял челно-ох Гидулы, и вско-оре я уже была на бо-орту, закупо-оренная в авто-оклинихе, по-оско-ольку ему хо-отело-ось еще со-о мно-ой по-охо-ово-орить.
Бан Бриджит долго на нее смотрит.
— Да-а-а у-у-уж, — произносит она, растягивая слоги, — не сомневаюсь.
Выражение лица Равн вновь становится равнодушным.
— Полагаю, Донован давным-давно все понимал и именно потому продолжал притворяться. Только из-за этого я и простила ему предательство.
Струны под пальцами Мeараны вопросительно звенят.
— Шо за дьяв’лщину вы несете?
— Мы похожи, — отвечает ей Тень, — я и твоя мать; у нас с ней много общего.
— Слишком много, я бы сказала, — добавляет бан Бриджит, прежде чем повернуться к Мeаране. — Равн скрыла от Гидулы тот факт, что Донован вернул себе свой дар. А Донован предал ее, когда выступил в роли Падаборна против Екадрины. И этого она уже скрыть не могла.
— Ох, — произносит Изящная Бинтсейф, — теперь понятно, откуда у нее все эти шрамы.
Олафсдоттр поглаживает правое плечо и проводит ладонью по руке, оборачиваясь и разглядывая Изящную Бинтсейф. Тепло улыбается.
— Одни только такие шрамы сами по себе стали бы слишком легким приобретением, чтобы ими можно было гордиться.
Мeарана хмурится.
— И Гидула разозлился, потому что…
Она на секунду умолкает, склонив голову набок. Насколько же дочь похожа на мать. И дело даже не в этом характерном жесте, а в том, какой полет фантазии стоит за ним.
— Ему был нужен неисправный Падаборн.
— Именно. Он заинтересовался Гешле только потому, что разум того был разрушен. Так ему сказал Билли Чине. Появление Геша могло сплотить повстанцев, но их боевой настрой очень скоро бы угас, когда они увидели бы перед собой всего лишь увечного, не способного ни на что старика.
— Тонкий ход, — произносит Изящная Бинтсейф.
— Обманутые надежды — нож острый, — отвечает Равн. — Но если он затупится, заточить его уже нельзя.
— Стало быть, он выступал против революции? — спрашивает бан Бриджит.
— Гидуле был нужен мятеж, а не революция. Конюшни следовало очистить, а не сжечь.
— И ты, — продолжает бан Бриджит, — с радостью пошла у него на поводу.
— Какая вам-то разница, на чьей стороне я сражалась? — пожимает плечами Равн. — Это же не ваша война! Мятежники пытались порвать Пасть Льва, погубить все, что в ней заслуживало любви. Отринуть славные и древние традиции; сорвать со стен портреты достопочтенных предков; посеять вражду и склоки в наших рядах. И ради чего? Чтобы правили те Имена, а не эти? Бред!
На некоторое время после этого всплеска эмоций воцаряется тишина.
— Да ты, я погляжу, — произносит бан Бриджит, — прямо-таки последний патриот Пасти Льва.
Тень оставляет «комплимент» без комментариев, складывает руки на груди и смотрит на дверь.
— Нет, — тихо произносит она. — Есть и другие. Подер Ступ, к примеру. Но… да, нас мало. Очень грустно, когда братья и сестры дерутся, когда забывается былая дружба.
— Стало быть, на самом деле все это сводилось к банальной борьбе за власть среди Имен, — произносит Мeарана.
— Что, теперь все очевидно? Никаких тебе благородных повстанцев, радеющих за свободу. Никаких тебе готовых на любые лишения поборников традиционного общества, вставших стеной на пути дикарей. Что Даушу, что Екадрина… они были всего лишь марионетками, послушными движениям ниточек в руках кукловода.
— А Гидула?
— Он был ниточкой. Ошуа, думаю, догадался, но ошибочно полагал, что сумеет использовать это знание в своих целях. Так что, как видите, даже умные люди порой остаются в дураках.
— Но ты выступила против Гидулы, — замечает Гончая. — В пр’тивном случ’е ты ня стала бы совет’вать Доновану скрывать то, что он зд’ров.
— Донован был бы покойником, узнай об этом Гидула.
Пальцы Мeараны напряженно сжимаются на корпусе арфы, но девушка не осмеливается задать мучающий ее вопрос. Она ничего не скажет, хотя слова уже теснятся на языке. Но Равн всего мгновение назад упомянула о том, что он в конце концов узнал.
— И к’кое тябе дело, — спрашивает бан Бриджит, — жив Донован или мертв? Тябя-то это как касается?
