Он стоял у стола из нержавеющей стали и чем-то был занят.
— Ты можешь идти, я закрою. Только оставь ключи, я снова забыл свои! — бросил он в сторону, не отрывая глаз от своего творения.
Она подпрыгнула.
Она узнала его только по голосу, настолько он похудел.
— Кстати? Ты предупредил Пьеро о телячьей вырезке?
А поскольку, увы, но нет, она не предупреждала Пьеро, то в конце концов он поднял голову.
3
На его лице не проявилось ни радости, ни изумления.
Ровным счетом ничего.
Он на нее смотрел.
Он смотрел на нее… сложно сказать, как долго. Секунды в такие моменты длятся гораздо дольше, они редки и считаются в тройном размере. В общем, напишем, целую вечность.
А она, она молчала. Во-первых, потому что устала, а во-вторых, потому что и так достаточно. Свою часть работы она сделала.
Больше она и бровью не поведет. Теперь его очередь. Теперь его очередь взять их историю в свои руки. Ляпнуть какую-нибудь глупость и все испортить или сказать… Она не знала что именно, но что-то такое, что позволило бы ей наконец присесть и перевести дух.
Он все это почувствовал. По его лицу было видно, что он сражается со словами. Со словами, с усталостью, с воспоминаниями. Что он ищет. Почти находит, но останавливается. Что ему страшно и он тоже запутался, как и она.
Он опустил голову и вернулся к своему прежнему занятию. Чтобы выиграть время, а еще потому, что он становился умнее, когда его руки были заняты делом.
Перед ним лежал синий длинный каменный брусок: он точил ножи.
Она смотрела на него.
Они играли друг у друга на нервах, и тихий регулярный звук их успокаивал. Хоть сколько-то выигранных минут перед тем, как все рухнет, возможно, думали они про себя.
Он осмотрел лезвие, оценил его остроту, как смычком, проведя по ногтю большого пальца левой руки, потом перевернул его и снова стал точить.
На камне образовалась темная кашица. Он рисовал в ней завитки, восьмерки и окружности, наваливаясь всем телом на пальцы, сжимающие сталь.
Очарованная, она разглядывала его короткие ногти, побелевшие от напряжения, загрубевшие, со следами порезов, подушечки пальцев и спрятанный под эбеновой рукояткой пресловутый обрезанный безымянный.
Покалеченный, нежный и бледный палец — ей захотелось его коснуться.
Не глядя на нее, он пододвинул к себе пиалу с водой и, смочив камень, снова принялся его гладить.
Трение лезвия, бешеное биение их слишком долго сдерживаемых сердец, гудение холодильной камеры неподалеку — еще какое-то время эти звуки их усыпляли, потом из соседней комнаты до них донеслись чьи-то шаги, щелчок выключателя, шум запираемой двери, опускавшихся рольставней и клацанье закрываемого замка, нет, даже двух.
Они погрузились в темноту, и только в этот момент она наконец увидела, что он улыбнулся: улыбка чувствовалась в его голосе.
— А… жаль… потому что, как я только что тебе сказал, свои ключи я забыл…
Он уже наслаждался, а она по-прежнему молчала. На ощупь за спиной нашла табурет, пододвинула его к себе и быстро уселась.
После этого снова воцарилась тишина.
— Я рад… — прошептал он.
