– Начнете дарить мне букеты, я решу, что у вас солнечный удар. Так и на больничной койке недолго оказаться, с приложенным к голове льдом, или как они там лечат солнечные удары? – сказал не ведающий благодарности шеф. – Прекратите выводить меня из равновесия! Последние важные сведения я получил от белобрысой кухарки Уорренби. Тогда я и взялся за ум. Ее слова я запомнил. Раз Уорренби никогда не покидал дом в шлепанцах и без головного убора, то первый напрашивающийся вывод – его убили внутри дома.
– Все это понятно, – произнес Харботтл. – Но смысл-то в чем? Когда преступник все подстраивает так, чтобы время убийства определили на час позднее истинного, то обычно его цель – заручиться алиби. Слышал я о деле, когда убийство было произведено из револьвера с глушителем, а через несколько минут, когда у преступника уже появилось алиби, сработал детонатор, который все приняли за выстрел, что и требовалось.
– То дело вел я, – сказал Хемингуэй.
– Правда, сэр? Тогда вы согласитесь, что это разные вещи. Во-первых, не существует детонатора, который произвел бы звук, похожий на выстрел винтовки калибра 0,22. Во-вторых, мисс Уорренби показала, что услышала, как пуля попала в цель. В-третьих, подстава – если это была она – указывала на время, когда ни у кого не было алиби. Ни у кого, кроме младшего Хасуэлла, мисс Дирхэм и мисс Паттердейл. Ни Хасуэлл, ни девушка никак не могли совершить преступление часом раньше, поскольку оба играли в теннис в «Кедрах», а мисс Паттердейл, полагаю, вне подозрений. Скажете, она могла бы застрелить Уорренби примерно в 6.15? Но ведь не она произвела выстрел, который слышала мисс Уорренби. А если она придумала, как подделать винтовочный выстрел и звук попавшей в тело пули, да еще через час после истинного убийства, то это значит, что она – матерая преступница, а не уважаемая старая дева с незапятнанной репутацией. Кроме того, все сбивающие с толку приспособления пришлось бы куда-то убрать, а лучше уничтожить. Не говоря уже об абсурдности самой мысли о подобных приспособлениях.
– Хватит меня уговаривать, что мисс Паттердейл этого не делала, – прервал его Хемингуэй. – Доказывать, что второй выстрел не мог быть автоматическим, тоже не надо – и так знаю. Даже если бы такое приспособление существовало, отсутствие всего одного ключевого алиби его перечеркивает. Второй выстрел был сделан не с этой целью. Наоборот: он прозвучал для того, чтобы занять нас с вами кучей подозреваемых.
– Да, – признал инспектор, – наверное, так могло быть. Если вы правы, шеф, то поле резко сужается. Если предположить, что убийство произошло между шестью и шестью тридцатью вечера, то у нас остаются только Пленмеллер, поляк, Хасуэлл и, видимо, викарий. Первое, что приходит в голову, – Пленмеллера в то время не было в «Кедрах».
– Поэтому он хотел, чтобы предполагаемое время убийства «перенесли» на час вперед, – заметил Хемингуэй.
– Разумеется. Но возникает одна трудность, сэр. Я готов поверить, что в некий момент Пленмеллер припрятал ружье, чтобы потом им воспользоваться. Допускаю, что, совершив преступление, он опять его припрятал. Но никак не могу поверить, что он спрятал его в третий раз! При всем хладнокровии невозможно прятать оружие убийства в канаве или в другом подобном месте, зная, что полиция непременно все обшарит в течение получаса! Тот, кто это совершил, должен был так избавиться от ружья, чтобы его нельзя было найти, – что и было сделано! У Пленмеллера не было на это времени. Если верить хозяину «Красного льва», то Пленмеллер находился там между 7.30 и 7.45. Допустим, он мог добраться к этому времени, но больше ничего не успел бы предпринять. Даже если забыть об его хромоте! Не станете же вы утверждать, что Пленмеллер сидел в «Красном льве» с винтовкой в штанине! Не забывайте, хозяин говорил Карсторну, что Пленмеллер остался там ужинать. Где в это время находилась винтовка? Кстати, чья она? Мы знаем, что не его!
Хемингуэй смотрел на него, пряча улыбку.
– Ну, Хорас, вам не угодить! Сначала вы всячески стараетесь повесить преступление на Пленмеллера, а теперь, когда это вроде бы становится возможным, делаете кульбит и доказываете, что он никак не мог его совершить!
– Вы несправедливы, шеф! – возразил Харботтл. – Вы отлично знаете, что я ни на кого не хочу повесить преступление. Мне подавай преступника! Я говорил только, что он представляется мне более вероятным преступником, чем все остальные, за исключением разве что Линдейла. Он до сих пор под подозрением, но в теперешнем споре его приходится исключить. Не представляю, как Пленмеллер умудрился бы избавиться от винтовки, зато понимаю, что остальным троим это было бы несложно. Викария – учтите, я не говорю, что преступник он и даже его не подозреваю, – не было в «Кедрах» после шести вечера, значит, он мог совершить преступление в 6.15. А поскольку мы не знаем, куда он подался, уйдя от захворавшего прихожанина, то и второй выстрел мог произвести он. Он мог попасть на территорию Фокс-Хауса с собственного луга и не боялся, что его увидят. Для того чтобы избавиться от ружья, времени у него было достаточно.
– Вот только у него в это время не было ружья, – напомнил Хемингуэй. – Но ружье так или иначе остается камнем преткновения.
– Это все, что я могу сказать про викария. Вы с ним познакомились, я – нет. Теперь – Ладислас. Он сказал вам, что не знал про теннис у Хасуэллов. Мой опыт подсказывает, что в таких местах все в курсе, когда кто-то созывает гостей. Допустим, он знал. Ладислас убивает Уорренби, понимает, что попадет под подозрение, и не уходит с места преступления, пока не слышит чьих-то шагов. Возможно, он даже рыскал по выгону, наблюдая за тропой, потому что знал, что несколько человек уйдут из «Кедров» через садовую калитку. У него есть мотоцикл. Его квартирной хозяйки в тот вечер не было дома. Что ему помешало бы съездить куда угодно, хоть к реке, и избавиться от ружья?
– От какого ружья? – поинтересовался Хемингуэй.
– От одного из тех, которые мы пока не проверяли.
