Радостный вопль разлетается по всей шахте. Пытаюсь приподняться, но тело, будто магнит, притягивается к металлической крыше лифта. Надо отдохнуть, сейчас полежу минутку и… Что дальше? Осматриваюсь, двигая одними глазными яблоками. Только чудо могло меня спасти, но даже оно не способно помочь выбраться из шахты самостоятельно.
– Есть кто живой? – раздается голос снизу.
– Я здесь! – отрываю голову от крыши. – На грузовом лифте! Помогите!
– Сейчас спасатели приедут, помогут.
– А заодно и полиция… – бьюсь лбом о холодный металл.
– Чистосердечное признание, гражданочка, облегчает понимание.
Глядя на меня из-под полуприкрытых век, следователь улыбается во все тридцать два белоснежных зуба. Рубашка с короткими рукавами обтягивает накачанный торс, выставляя на обозрение напряженные бицепсы. Слегка взъерошенные волосы придают образу деланную небрежность. Складывается впечатление, будто он вылез из телевизора. Хотя нет, скорее, я попала в детективный сериал.
– Мне признаваться не в чем, – серьезным взглядом отвечаю на заигрывания следователя.
Неужели он и правда думает, что я поведусь на красивые глазки и тут же подпишусь под любым преступлением? Наверно, встречаются дуры, которые так и поступают, раз он использует эту тактику.
– Ну как же? – Распахивает глаза цвета штормового моря следователь. – Убийство несовершеннолетней с особой жесткостью. От восьми до двадцати пяти лет. Это в случае чистосердечного признания, а будете отрицать вину при таких неопровержимых доказательствах, получите пожизненное.
– При каких «неопровержимых доказательствах»?
– Отпечатков пальцев на месте преступления вам недостаточно? – Съезжает на стуле он, расслабляя руки.
– Она умерла в моем доме. Там повсюду мои отпечатки, и не только пальцев.
– Как насчет свидетелей?
– Свидетелей чего?
– Побега с места преступления.
– Послушайте, а разве вы не должны начинать допрос с выяснения моей личности, паспортных данных? Вести протокол, в конце концов?
– Разве это допрос? – Улыбается следователь. – Пока мы с вами просто мило беседуем.
Обводит взглядом мои ноги и, чтобы лучше их разглядеть, отъезжает на стуле подальше от стола. Спасибо Ире, ну и натерпелась же я с ее коротеньким платьицем.
– Кстати, что случилось с вашей обувью?
– Кстати, после предъявления обвинения вы, кажется, должны начать допрос, – выуживаю из памяти сведения, почерпнутые из какого-то учебника для юристов, а может, из детективного романа. Без разницы, главное, чтобы написанное было правдой.
– Хорошо, – подкатывает он стул обратно к столу. – Допрос так допрос.
Следователь берет ручку и листок и, полностью погрузившись в кропотливую работу, мелким почерком исписывает половину страницы.
– Что это вы пишете?
– Как что? Протокол. А вы не этого хотели?
– Подождите, но я же еще ничего не сказала!
– Думаете, последние полчаса я беседовал сам с собой?
– Не знаю, с кем вы беседовали, но допрос еще не начался. Записывайте мои показания по ходу дела, а не вспоминайте, о чем мы беседовали. Свои мемуары я как-нибудь напишу без вас.
Следователь явно сожалеет о проделанной работе, мнет листок и кидает в стоящую за моей спиной корзину. Бумажный шарик пролетает рядом с моим ухом. До этого я тратила все силы, чтобы изображать агрессию, но теперь у меня по-настоящему вскипает кровь. Следователь снова склоняется над бумажкой.
– Можно я?
– Что – вы? – Раздражение на его холеном лице проявляет первые морщины.
– Буду вести протокол.
– Зачем?! – Его глаза выпучиваются и становятся не такими уж привлекательными, а брови ползут на лоб, собирая кожу в гармошку. Так-то лучше.
– Разве я не имею права записывать свои показания сама?
– Имеете, – встряхивает волосами он. – Только я не пойму, для чего вам это нужно? Когда протокол будет подписан, вы сможете указать на все неточности и потребовать внести дополнения.
