Прайм пожал плечами.
— Часовщик, — неохотно проворчал он, не поднимая головы. — Не отвлекай уже, иди. Идите.
— Тот, который халтурщик? Объяснил бы мне уже, что это за явление.
— Просто дурацкие легенды. Кто-то из неофитов балуется. Снаряжение — в зоне досмотра.
— Пока, — попрощался с ним Капитан и первым встал. — Всё, двинули…
В вестибюле и правда был снег, уже почти подтаявший и превратившийся в лужи, а ещё там был Матиас, который прилежно возил шваброй, отжимая мутную воду в ведро. Четвёртая помахала ему рукой. Он, как всегда, очень обрадовался.
— Трудяга-работяга, — сказала рыжая.
Матиас прочел слова по её губам и улыбнулся.
— Часовщик? — переспросила Лучик у Капитана, который по привычке задрал голову, чтобы просмотреть информационное табло. Голубые и чёрные цифры задверий, шарящиеся за ними фиолетовые огоньки действительных групп и оранжевые — неофитов на демонстрации. И ничего малинового цвета. — Я один раз видела эту кличку, нацарапанную на дверном косяке.
— И я видел — в столовой на спинке стула, — сказал Курт и тоже уставился на табло. — О, а это же двадцать девятый. Там что, уже автономная база? Он больше не Неназванный?
— Со вчерашнего вечера, — ответил Капитан. — Лемех был очень рад наконец сделать оттуда ноги. Покрылся солнечными ожогами, наверное, до самых пяток. Плохо быть северянином в пустыне. И никакие крема не спасают.
— А что там за задверье? — забыв про Часовщика, заинтересовалась Лучик.
— В целом благополучное. Даже романтическое — эпоха пара, элегантные дамы, мужчины в цилиндрах… Но дверь была в пустыне — попробуй, отойди. Так что наблюдал наш Лемех за жизнью местных полудиких племен и их войной с закабалившим вольных когда-то пустынников большим и жадным королевством.
— И чем всё кончилось?
— Ядром, как водится.
— Нет, я про войну. Кто победил?
Капитан погладил младшенькую по голове.
— Я не знаю.
В зоне досмотра в правом крыле они в этот час одни — очень редкое явление. Вода гудит в трубах женской душевой. Лучик, стоя перед зеркалом, сушит феном свои светлые волосы, которые опять оставит распущенными. Вечно так ходит в рейдах, пока командир не обратит внимания и не отругает. «Нацепляешь клещей», — говорит ей Четвертая, проходя мимо. В зеркало, помутневшее от влаги, она не смотрит. Так, проплывает мимо схваченное периферийным зрением что-то, состоящее из двух пятен: рыжее — волосы, белое — полотенце, и достаточно знать, что оно принадлежит тебе, и вовсе незачем сверяться. В мужской Капитан у такого же зеркала придирчиво скребёт себя по щеке. Только утром побрился, да что такое… Курт фальшиво поёт, стараясь перекричать шум воды. Чистая, аккуратно сложенная, ещё тёплая от пара форма, только что доставленная пневмолифтами, дожидается их в примыкающих к душевым раздевалках. После выхода из раздевалок — санпост, тоже отдельно мужской и женский. Проверка давления и температуры, стандартная оценка самочувствия. Врачи сверяются с маршрут-листом, пересланным из координационного центра: ожидаемая дверь локальная, обновление блокады не требуется. На чуть шмыгающего носом Курта сразу делают охотничью стойку. «Это не простуда», — заверяет тот. «Прослежу», — добавляет Капитан и получает наконец заверенный допуск. Уже прошедшие санитарный пост девушки разбирают снаряжение в последней комнате перед выходом к порогу. Четвёртая, внимательно просмотрев меню имеющихся в наличии пайков, делает заказ на дисплее ещё одного пневмолифта, кухонного. Он с шипением приезжает через десять минут, неся с собой свертки и баночки. Запечатанные в целлофан яблоки блестят аппетитным густо-красным. Четвёртая выгружает пайки на стоящий под дверцами лифта стол и начинает паковать рюкзаки.
Курт снова шмыгает.
— На твой страх и риск, — говорит ему Капитан. — Лес, всё-таки. Ночной холод и влажность. Вот перерастёт в бронхит… Должен будешь, короче. И незачем на мне так виснуть!
— … до гроба, да и после гроба, всегда! Ты так симпатичен, когда раздражён… Спасибо.
— Вот одного «спасибо» мне бы хватило с лихвой. Душить было необязательно.
— Это называется — объятие.
— По-моему, это называется — кто-то дурак. Курт, ты бы мог воспользоваться своими соплями и отказаться от рейда. Сказал бы, что нездоровится, Прайм бы тебя освободил. Конечное решение всё равно же всегда у медиков, а им не нравится даже то, что просто чихаешь…
— И что мне тут одному делать? Снова раскладывать пасьянс и заливаться кофе, пока из ушей не потечёт, ага… Терпите теперь меня такого, простуженного, я ведь вас всех тоже терплю… то есть, люблю, конечно, люблю, а тебя особенно, и, как уже сказал, и до гроба, и после… поэтому не
