«Понравилось?»
«За исключением одного — но вы ещё не добрались, это там, в конце, самый финал… Неправильный, но такой жизненный. Мы все поступаем похоже. Меня зовут Капитан. А вас?»
«Я пока не знаю. Но меня можно на „ты“».
— Чего задумалась? Рыжик…
Кто-то треплет её по волосам, возвращая из воспоминаний. Тяжёлая рука в не менее тяжёлой перчатке. Тёплая, дружеская. У них всех в форму вшиты кевларовые пластины, закрывающие самые уязвимые участки тела. Зачем кевлар в перчатках, Четвёртая не знает. Разве что, чтобы удобней и практичней было бить кому-нибудь морду.
— Вспомнила, каким галантным ты был пять лет назад. А теперь только ворчишь и строжишь.
— Старость.
— Надоел. Ты — молодой!
— Внутри — нет.
— Коньяку, старичок? — Курт булькает фляжкой.
— Там спирт, и он для медицинских целей. Положи на место.
— Там коньяк, и его уже мало, а ты — точно брюзга, поэтому я его выпью сам. Старичок-старичище, борода твоя до колен, седая, нерасчёсанная…
— Подсолнухи! — радостный лучиков крик пропарывает воздух.
Младшенькая разрезает заросли, как атомный ледокол, и вдохновлённо кромсает стебли ножом.
— Сплету венок, — отвечает она на общий неозвученный вопрос. Громадный нож с лезвием длиной в предплечье выглядит в полудетских руках вертолетной лопастью.
Четвёртая протягивает руку к поясу и щупает пустые ножны.
— Много думать вредно, — добродушно говорит ей Капитан. — Обворуют — не заметишь.
Возмущённые, неряшливого вида вороны с воплями кружат над зарослями.
— Голова не отвалится? — Курт, подошедший к подруге полюбопытствовать, скептически осматривает большие, каждое со столовую тарелку размером, цветы-солнышки.
— Нет. В ней есть груз для противовеса. Называется — мозги. Бедняга, тебе это не знакомо, правда?
Курт изображает обиду и недоверие.
— Мозги! Так хвастаться все горазды. Не поверю, пока не увижу собственными глазами.
— Сначала поможешь.
До подбородка нагруженный подсолнухами, Курт тоже становится ворчлив и брюзглив. Четвёртая убирает возвращённый ей нож и ухмыляется. Не в возрасте дело.
А умершие преждевременно? И на них должны быть свои книги: тонкие брошюрки, журнал в мягкой обложке, несколько историй разных людей, спрятанных в один том, словно сборник рассказов — или же фолиант, где чистых страниц больше, чем заполненных…
Однажды она спасла молодого самоубийцу. Прыгнула следом в канал, нашарила, нырнув, вытянула за воротник к гранитному спуску-ступенькам. Человек плюнул ей в лицо, когда пришёл в себя. Она не обиделась.
— Будем считать, ты просто зацепился мне за ногу. Как полиэтиленовый пакет. Что поделать, если у нас не каналы — помойка.
«Скорая помощь» увезла человека. Он мог быть офисным клерком, или наркоманом, или студентом, которого бросила девушка, но в мертвеца в ту ночь не превратился. Последующую за этим его бытность Четвёртая не отслеживала. Могло быть и так, что он всё же покончил с собой; или так, что женился, вырастил детей и дожил до девяноста. Выловленный ей огонёк чужой жизни сверкнул, не оставив к себе интереса. Спасителем она была довольно безразличным — даже не узнала имени.
Вниз, к тонущему, её толкнуло сиюминутное и бессознательное. Чистый, голый, болезненный зов, понимать который люди, руководствующиеся рассудком, разучились. Никакой пользы для себя она от этого не получила, о случившемся быстро забыла, лишь утопила часы, предполагающиеся, как водостойкие, и испортила новые кеды, да прицепилась простуда, навязчивая и хлюпающая, из-за которой был съеден пакет лимонов и зачиханы все носовые платки.
Тогда — зачем же?
Автомобили в канал тоже часто падали — их, наполовину затонувших, с восторгом снимали туристы и школьники. Во всяком случае, на том же мосту, с которого прыгал в далекий октябрьский вечер неудавшийся суицидник. В дождь и гололёд, по вине своей и посторонней. Нередко водители были пьяны, а балюстрады заграждения всегда не отличались ни прочностью, ни высотой. Или место притягивало, зловещая аура. Этот мост ещё с позапрошлого века в народе именовали как Мост катастроф.
