Белый человек

отвлекаешься и забываешь о боли. А боль бывает разная. Хуже всего — боль душевная. Обожженное место лечат мазями, на сломанную конечность накладывают шину, но как лечить душевную боль? Слезами? Если так, то я — отличный лекарь. Я люблю смотреть, как люди плачут. Нет, не от умиления или счастья — от боли. Когда они понимают, что им уже не спастись. Что их жизнь подходит к концу, что все их надежды не сбылись. Что больше не будет завтра. Они не дочитают книгу, которую тянули несколько месяцев. Они не съедят переперченный суп. Они не заведут детей. Ничего больше в их жизнях не случится. Мои самые любимые, медленные, самые сладкие на вкус слезы — на четвертой стадии принятия неизбежного. Когда прошла уже ярость, когда ничего уже не осталось, когда вера в смерть крепнет — тогда приходит их миг. Как и любое искусство, получение таких слез — дело непростое. Они должны настояться. Если все сделать быстро, слез может вообще не быть. Это неправильно. Так не должно быть! Когда все выходит из-под контроля, я расстраиваюсь. А все часто выходит из-под контроля — в этом мире властвует хаос. Всегда все идет не по плану. И в ответ на окружающий беспорядок нужно действовать хаотически. Никакого плана, никаких расчетов — только импровизация. Но во всем важна умеренность. Поэтому нужен какой-то стержень, какой-то лейтмотив. Нужны рецепты и истинные знания. Что-то незыблемое. Но этого мало. И даже рецепт самых сладких слез не всегда дает результат. Человек может сломаться и пересохнуть внутри. Он может до последнего верить в лучшее, и тогда его слезы останутся горькими. Даже простые законы срабатывают не всегда. Камень упадет на землю, если его бросить, но если улететь с этой чертовой планеты, то он не сможет упасть — некуда будет падать. И сейчас я плачу, потому что мне больно. Мне жалко этот одинокий камень, потому что я — такой же одинокий камень в космосе. Но мне лучше, чем ему: я могу плакать. И слезы помогут забыть о боли. А камень не может заплакать. Ничто не отвлекает его от боли.

* * *

Единственный прихожанин Церкви мертвых богов стоял на коленях и истово молился. Церковь — старый, покосившийся сарай на улице Бальдра. В нем не было ничего, кроме большого дерева, которое так разрослось, что для него давным-давно проделали отверстие в крыше. Дерево выглядело старым и сухим, никто никогда не видел на нем листьев. На стволе были вырезаны глаза, очень схематично — каждый состоял из двух дуг и полоски между ними. Получался вертикальный зрачок — как у кошки или змеи. Сходство с рептилией дополняли две черточки под глазами — плоский нос — и горизонтальная полоска вместо рта. Только прихожанин не видел этого лица, хотя отлично себе его представлял. Дмитрий, уже глубокий старик, давно ослеп — если вообще когда-то видел. Он мог трогать пораненную древесную кору и хорошо изучил объект поклонения.

Дмитрий услышал знакомые шаги. Он не ждал гостя, но обрадовался ему.

— Это ты, Убийца? — проскрипел Дмитрий. Он знал настоящее имя гостя, но предпочитал называть его по роду деятельности.

Гость не ответил. Иногда он был словоохотлив, иногда молчалив, иногда его настроение резко менялось. Сегодня он пришел не один. С ним был кто-то еще.

Не человек.

Животное.

— С кем это ты, Убийца? — спросил Дмитрий, хотя уже догадался благодаря запаху. Он учуял и кое-что еще — подарок.

Спутник гостя будто понял вопрос и недоброжелательно зарычал.

— Собака! — сказал старик. — Я люблю собак. Как ее зовут?

— Фенрир, — ответил гость.

— Фенрир — убийца богов! — сказал старик. — Фенрир убил Одина.

— Поэтому я и привел его сюда. Пес всегда возвращается на свою блевотину.

Пес тихо гавкнул.

— Убил кого-нибудь, а, Убийца? — спросил Дмитрий.

— О да! И я, и другие.

— Кого вы убили? Я их знаю? — голос старика задрожал от возбуждения. Он чувствовал запах подарка, но не хотел показать, насколько важен для него этот подарок.

— Семью кузнеца Ивана. Дочь, жену. Знаешь их?

— Да, однажды они угостили меня молоком. — Старик хохотнул. — Надо же, их больше нет. Я знал, что рано или поздно это случится.

— Хороший, хороший мальчик! — Дмитрий услышал, как Убийца треплет пса.

— Зачем ты это делаешь?

— Мне нравится. У него такая мягкая шерсть.

— Я не об этом.

Убийца хохотнул.

— Знаешь, как я хотел бы ответить? — Убийца помолчал. — Потому что могу. Вот как. Представь себе, сколько силы в этой фразе.

— Потому что могу, — медленно проговорил Дмитрий, взвешивая слова.

— Ты-то уже ничего не можешь, старик, — сказал Убийца. — А я могу все. И ты, Фенрир. Мы с тобой оба — из страны Делай-Что-Пожелаешь. Ты можешь все. Фенрир! Ты можешь убить бога!