французских союзников и французских солдат. Образовывались парочки и начинался флирт. Мы с недоумением наблюдали эту картину, которая для нас была совершенно неожиданной.
И еще более неожиданно было, когда с юга к северу прогнали под немецким контролем первую партию французских пленных — тоже грязных, тоже вонючих, тоже усталых и голодных, как те черные, которые утром были показаны в городе. Они прошли сквозь это торжище на перекрестке, угрюмые, опустив глаза в землю, под брезгливыми взглядами своих же соотечественников. Что должны были думать они в тот момент? Если бы это было у нас, многие руки потянулись бы к ним, много попыток, с опасностью для жизни, было бы сделано, чтобы придти им на помощь. В этот день для них не нашлось ни того, ни другого. При общем равнодушии их поместили в церковь в Theillay, где они провели ночь на голом полу, и утром погнали дальше.[600]
С субботы 22 июня началось массивное прохождение немецких войск к югу. Мы с Rene с большим интересом проводили время на дежурствах то у одного, то у другого колодца, наблюдая непрерывное дефиле, и старались выяснить, в чем собственно состояло техническое превосходство германской армии. Один из немецких офицеров, тоже утолявший жажду у колодца, с гордостью сказал: «Сколько у нас пехоты, и вся моторизована…» Это было неверно.
Действительно, не было ни одной части, ни одного солдата, которые перемещались бы пешком, но… на чем они перемещались? На девяносто процентов — на велосипедах, а велосипеды эти были французских, бельгийских и голландских фирм; немецких было очень мало; значит, все это набрали в трех странах уже после победы, а победоносные солдаты прибыли все-таки пешком. Очень много в ходу было и женских велосипедов.
Немецкие грузовики очень хорошего качества, но французские были не хуже; разница заключалась лишь в том, что у французов были разнобой и скудость или скупость в снабжении воинских частей. Немецкие магазинные ружья не лучше французских, но ими у немцев была снабжена вся армия, а французы и тут ухитрились снабдить большинство своей пехоты старыми Лебелями,[601] которые являлись устарелыми еще в 1914 году.
Артиллерия, которая проходила перед нами, была не лучше французской, но гораздо однороднее и лучше снабженной. Что касается до ее количества, судить об этом нам было очень трудно. Но я охотно допускаю то, что говорилось тогда, а именно, что немцы были в этом отношении гораздо богаче. Во всяком случае, при прохождении к югу французских войск мы видели немалое количество легкой и, особенно, тяжелой артиллерии.
То же можно сказать и о танках. В отступающей французской армии танки были. Мы сами их видели, и их было немало. Где они находились во время «bataille de France» и обоснованны ли жалобы на их отсутствие, затрудняюсь сказать. Шли ли те танки, которые мы видели, из каких-нибудь баз у Луары или успели побывать в боях, я не могу сказать. Во всяком случае, те, что проходили, были новехонькие. В этом отношении немецкие танки им уступали: они несомненно уже побывали и в боях, и в починке, но свое дело сделали.
Наконец — одежда: французские солдаты были одеты в добротные ткани из настоящей шерсти, немцы — в ersatz. [602] Только сапоги на немцах были из настоящей кожи, и эти сапоги были русской фабрикации. Проходили перед нами и инженерные, и авиационные парки; понтоны были того же образца, как и везде. Но снабжение у немцев было более изобильное, а главное — своевременное.
Общее впечатление у меня и Rene было такое, что большого технического превосходства у немцев нет, и французский материал не хуже, но в нужный момент он всегда… отсутствовал. Это значит, что командование французских войск было в значительной мере в руках мелких и крупных Bazaine, которые сознательно предали свою родину немцам.
В обратном направлении, с юга на север, проходили стада (увы, иначе не скажешь) французских военнопленных; в автомобилях провозили в том же направлении пленных офицеров. Нам удалось немного поговорить с чешским офицером, с которым мы познакомились в один из предыдущих дней, и спросить его, нагнали ли их немцы? Оказалось, наоборот: они напоролись на немцев, которые перемещались к Vierzon с юга. Семья этого офицера жила в Pithiviers, и Rene обещал сообщить ей о случившемся.
Встретили мы и того офицера-артиллериста, с которым у нас было столкновение вечером 19 июня. Он с горечью сказал: «Ну, теперь вы спокойны: больше вам оружие не подбрасывают». Оказалось, что он был взят в плен в тех же условиях, как и чех. Таким образом наши соображения о бессмысленности продолжения пути к югу оказались правильными.
Возобновилось и движение беженцев: на этот раз — с юга на север. Хотя немцы еще не дали разрешение на это, но они смотрели сквозь пальцы на возврат беженцев в автомобилях и на велосипедах. Только нужно сказать, что «социальный подход» для объяснения их терпимости был бы неверен. Даровой, так сказать, автомобильный и велосипедный парк использовался немцами для замены их скверных машин хорошими, а иногда — и без всякой замены.
За день это злоключение в окрестностях Theillay случилось, по крайней мере, с десятком беженцев. Солдаты охотились на велосипеды, они-то и устраивали обмен. Офицеры, сохраняя полное достоинство и внешнюю корректность, уже без всякого обмена высаживали дам из автомобилей. Было ли это разрешено или просто терпимо, не знаю. Немецкие солдаты, которые приходили на ферму, говорили, что это строжайше запрещено, а один фельдфебель даже обиделся за честь немецкой армии и успокоился, лишь выпив добрую порцию вина rose[603] из собственного погреба наших хозяев (у них был небольшой виноградник).
Другой пример самовольной реквизиции имел место поблизости: фермерша-молочница, жившая на километр ближе к Vierzon, чем Rethore, несла два
