смутился и сказал: «Нет, нет, я — француз из департамента Moselle[585]». — «Зато у вас очень дисциплинированная группа», — продолжал я. «Да, мы — рабочие и должны идти вместе», — ответил он. Я посмотрел издали на его спутников и говорю: «Вот тот, в крылатке, очках и панаме, не кажется мне рабочим». Он еще больше смутился. Тогда я предложил ему пройти к его спутникам и спросить, не нужно ли им чего-нибудь. Он торопливо попросил меня не делать этого: «Знаете, они — очень застенчивые люди, и я действую за всех». Затем он стремительно убрался, и все пятеро снялись с места и ушли. Я тогда же подумал и продолжаю думать сейчас, что это были немецкие парашютисты-диверсанты, но что-либо сделать было невозможно.[586]
В эти дни 17–18 июня многие солдаты-дезертиры спрашивали меня у колодца, есть ли дальше, в Vierzon, какие-нибудь военные или гражданские власти, и, каюсь, я непременно отвечал одно и то же, а именно, что там находится отряд полевой жандармерии для ловли дезертиров, что пойманных сводят в маршевые роты и отправляют на юг. Это заставляло их очень призадумываться.
Увы, во время моего дежурства на перекрестке я увидел воочию эту организованную силу: по национальной дороге с востока на запад проезжали на велосипедах около двух десятков полевых жандармов. Они увидели колодец, меня и попросили напиться. Я спросил их, что на востоке; они ответили: «Немцы». — «А на западе?» — «Они же». — «Так куда же вы едете?» — «Сами не знаем; мы даже не уверены, что там, к югу, их нет. Постараемся все-таки не попасть в плен».
Но далеко не все дезертиры были шкурниками. Я помню одного солдата, крайне усталого и измученного; он напился, сел на скамью, огляделся, кивнул на дорогу и говорит: «Остановить бы все это, повернуть бы все это назад, найти бы силы преодолеть все это». Я подошел к нему и сказал: «Вот первый правильный человек, которого я вижу за столько дней; быть бы вам всем такими, не случилось бы этого разгрома».
В те же дни, как и в следующий, дороги и перекресток постоянно подвергались бомбардировкам и обстрелам из пулеметов с воздуха. На дворе фермы в таких случаях все прятались, куда попало. У меня в памяти сохранился закут для кроликов, куда мы с тобой залезли. Обстрел был очень долгий и сильный. Мы прилегли около кирпичной стены в ближайшем соседстве с клетками и могли наблюдать, как при каждой очереди кролики испуганно поводили ушами и шмыгали носами; это было очень забавно.
Другой раз обстрел застал нас на дежурстве у маленького домика на перекрестке. Ты хотела держаться, стоя посередине комнаты; я настоял, чтобы мы легли вплотную у одной из стен. Ты послушалась, но интересовалась, почему, и, пока длился обстрел, я тебе объяснял различия вероятностей попадания для разных мест и положений внутри зданий. Авионы спускались очень низко: я видел один из них, который лавировал между придорожными тополями; вероятно, летчик был спортсмен.[587]
Каждый день мы принимали решение идти дальше и каждый день не выполняли его. Было ли это по той причине, что впереди находился Vierzon, который было невозможно миновать, не делая огромного и совершенно бессмысленного крюка, — Vierzon, находившийся под беспрестанным обстрелом и бомбардированием с воздуха? Или причина лежала в известиях, приходивших со всех сторон, о значительных продвижениях немцев на востоке и западе от нас и полной неуверенности в том, что, пойдя на юг, мы не встретимся с ними раньше, чем просто оставаясь на месте? Во всяком случае, шансы уйти от них совсем все более и более казались нам проблематическими, а оказаться далеко от базы, и все-таки в оккупированной зоне, было бы хуже, чем в знакомых и насиженных местах.
Вечером 18 июня мы собрались вчетвером, я с тобой и Rene с его тетушкой, чтобы всесторонне обсудить этот вопрос. Их положение было все-таки лучше нашего в том смысле, что они располагали двумя велосипедами, а мы — только одним, и если бы даже нашелся второй, мне еще пришлось бы учиться им пользоваться. Было ясно, что если двигаться дальше к югу, надо делать это немедленно, ибо, по всем сведениям, немцы находились к югу от Луары, где-то к северу от Salbris, во всяком случае — недалеко, и их появления здесь можно было ожидать не позже 20 июня.
У Rene имелось уже готовое решение, с которым его тетушка была еще не согласна: остаться на месте до прохождения немцев и затем вернуться к себе в Pithiviers. Это решение mutatis mutandis[588]назрело и у меня, и ты была тоже не совсем с ним согласна. Мы долго сидели над картой, сопоставляя все сведения, собранные у колодца, вычисляли время и расстояния и пришли к выводу, что, если не поможет чудо, у нас нет никаких шансов уйти от немцев. Значит, самое разумное — сидеть на месте и ждать, пока линия фронта, если можно еще говорить о фронте, перекатится через нас. Риски, связанные с этим решением, были очень велики, но все-таки тут, в знакомом месте, они были меньше, чем в любом другом.
К разговору нашему присоединились хозяева: они также не знали, как им быть. Прохождение через них линии фронта очень пугало, и они подумывали, не уйти ли им куда-нибудь в поля, в какую-нибудь специально вырытую траншею. Мы сказали им, что данный вопрос занимает и нас и, может быть, это — самое правильное решение. «Да, но кто будет охранять ферму? Тут у нас немало добра». В этом месте оказалось, что разговор наш имел слушателей — то цыганообразное семейство, которое продолжало жить в сарае, отведенном им хозяйкой. Мать семейства вылезла из сарая, откуда они слушали наш разговор, и обратилась к M-me Rethore со следующими словами: «Добрые люди, мы так благодарны за приют, который вы дали нам, что мы, мы побережем ваше добро, пока вы будете прятаться в поле. Если люди не будут помогать друг другу в таких обстоятельствах, так когда же может проявиться их солидарность?»
Если бы я писал роман, в этом месте мог бы появиться трогательный эпизод. В действительности же глаза этой женщины светились такой алчностью, что ее вмешательство сразу же повлекло за собой реплику хозяйки: «В наших обстоятельствах можно полагаться только на самих себя. Я
