несколько таких прохождений. С сожалением должен сказать, что таковых среди чисто французских воинских частей было мало: дольше всего сохраняли боеспособность колониальные цветные войска и полки, составленные из иностранных волонтеров — чехов, поляков и т. д. Отмечу, что в этот день и следующий организованных групп было мало; значит, местами еще где-то оказывалось сопротивление; значит, дезертиры в своих попытках самооправдания сгущали краски в картине, которая и без того была мрачной.[578]
В течение двух следующих дней, понедельника 17 июня и вторника 18 июня, продолжалось прохождение беженцев, гражданских и военных.
Мне очень трудно сейчас установить, к какому именно дню относится то или иное событие, то или иное впечатление, но в один из них, вернувшись на ферму с дежурства на перекрестке, мы увидели женщину, лежавшую ничком на траве и рыдавшую. Оказывается, она вышла с мужем из Парижа, добралась пешком и auto-stop до Орлеана, и в тот момент, когда они находились на мосту, немцы с воздуха бомбардировали его. Мост был посередине разрушен, муж убит, и тело его свалилось в Луару, а она, оставшись по южную сторону, побрела дальше. Женщина полежала на траве до вечера и затем ушла в Vierzon, где через несколько минут после ее ухода загрохотали взрывы. Дошла ли она куда-нибудь, погибла ли дорогой, мы, конечно, не знаем.
В воскресенье ли вечером, в понедельник ли утром на ферме появилась супружеская пара: евреи, состоятельные и культурные, выехали из Парижа на автомобиле, увозя с собой все ценные вещи, но подверглись в пути бомбардировке, залегли в канаву, а когда вылезли из нее, автомобиля не было. Отправились дальше пешком, стараясь положить между собой и немцами наибольшее количество километров; бежали вовсю, не останавливаясь и даже не ночуя: они были хорошо осведомлены о судьбе евреев в других странах и знали, что здесь их не ждет ничего хорошего. На ночь они остались на ферме, потому что совершенно выдохлись и абсолютно нуждались в отдыхе, и звали нас продолжать путь вместе: «Пойдемте, не думайте о том, что у вас осталось в Париже. Бросьте и то, что с вами и стесняет вас: в Америке заработаем на лучшие вещи».
Мы, было, согласились, а потом отказались: я выдержал бы этот темп пешего хождения, но ты могла не добраться и до конца первого дня; кроме того, нас отвратили в них несомненная буржуазная жесткость и жадность. Утром рано они встали и ушли. Он был в форме, она же двигалась исключительно силой нервов: силы физические были совершенно истощены. Не знаю, далеко ли они ушли, удалось ли им ускользнуть от немцев и пробраться в Испанию и дальше в Америку; не знаю, имелся ли у них золотой ключ, дающий многие возможности. Приветливости и умения обходиться с людьми у них не было, и, кроме того, явно семитический тип под влиянием гитлеровской явной и тайной пропаганды уже во Франции мог явиться помехой.
Несомненно, в один из этих же дней и даже, пожалуй, в понедельник появилась на ферме infirmiere militaire[579] в форме с племянником, скаутом лет 18–19, тоже в форме. Она — старая дева из Pithiviers,[580] работавшая там в госпитале и у частных лиц и воспитавшая племянника. Их фамилия была Schmitt, не очень-то французская, но католиками они были на двести процентов, и Rene получил образование в частном католическом колледже в Pithiviers, выдержал bachot[581] и готовился к конкурсу в St. — Cyr.[582]
Я сначала отнесся к нему с предубеждением по трем пунктам — скаут, католик, любитель военщины, но потом увидел, что он обладает хорошими знаниями, серьезен, не глуп и хорошо воспитан. Тетушка его походила, как две капли воды, на старую толстую индюшку, но добродушную. С ними, волею судеб, нам предстояло еще провести ряд дней на ферме, и они, как и мы, сразу постарались сделать все возможное, чтобы облегчить положение хозяев.[583]
Наша хозяйка M-me Rethore была очень хорошая женщина, но иногда у нее проявлялись странные антипатии к людям. Однажды из проходившей толпы выделилась хромающая женщина, немолодая, брюнетка, и направилась во двор фермы за тем же, за чем и другие, — за водой, но M-me Rethore вдруг наскочила на нее: «Цыганок, воровок, бродяг мне здесь не надо: вон отсюда немедленно». Нам эта женщина не показалась ни тем, ни другим, ни третьим; скорее она имела даже более изысканный вид, чем другие; и притом тут же, в одном из сараев, M-me Rethore дала приют бродячей семье — настоящим romanichels[584] — бродягам, ворам и даже цыганам.
Наше вмешательство ни к чему повело, и тогда ты сделала мне знак глазами. Я взял кувшин, наполнил его водой, и с несколькими ломтями хлеба и коробкой сардин отправился разыскивать эту женщину. Дело было к вечеру, и я нашел ее неподалеку, в рощице, рядом с такими же временно бездомными. Она была не одна, с ней оказались муж и дочь. Я немного поговорил с ними: муж был англичанин, инженер; они направлялись в Bordeaux, где собирались погрузиться на пароход в Англию, но по пути были обстреляны с авиона, и пуля пробила ей ногу, неопасно. Она попросила достать им салата, что я и сделал, приведя с собой заодно M-lle Schmitt, чтобы сделать перевязку. Чего мне не удалось, так это уверить их, что M-me Rethore — добрая женщина, слишком уставшая в непрерывной суете среди беженцев.
В один из этих двух дней за оградой фермы появилась группа из пяти мужчин разных ростов и мастей, возглавлявшаяся весьма бойким человеком, который разместил своих спутников под деревьями по другую сторону дороги и затем пришел на ферму за водой. Я был у колодца, и мне пришлось дважды прикрикнуть на публику: один раз — на солдата, который отправился на огород и с большой неохотой и даже угрозами подчинился моему требованию убраться восвояси; другой раз — на солдата же, который не хотел соблюдать очереди и требовал, чтобы военные были удовлетворены раньше гражданских. «Вы что, — спросил я, — передвигаетесь со своей частью? Где она?» В ответ — молчание. «Так вы — дезертир? Будьте счастливы, что вами вообще занимаются».
Бойкий человек стоял и слушал, затем подошел ко мне и сказал: «Вы — русский? Может быть, даже оттуда? Это ведь не ваше основное занятие? Ну что, трудно с недисциплинированными французами?» Я взглянул на него и ответил: «А у вас — тоже иностранный акцент, только не русский. Кто вы?» Он
