Место, где мы находились, было расположено в двадцати километрах к северу от Vierzon, куда шла мимо нас к югу route nationale, по которой мы приехали. Основная волна беженцев еще не дошла до этого места. Пока проезжали автомобили с шикарной публикой — вероятно, те самые, которые мы видели в Париже и по дороге. Ферма была расположена на перекрестке двух routes nationales в километре от небольшого города Theillay и на железной дороге.
Владельцы — супруги Rethore — были не очень богаты, но по-крестьянски достаточны. У них были 2–3 гектара земли и, помимо фермы, маленькая усадьба с домиком у самого перекрестка национальных дорог, в полукилометре от фермы. У них были две дочери: одна — в Индокитае замужем за жандармом, а другая — где-то на юге Франции. При ферме было довольно много жилых помещений, совершенно не использованных и обращенных в кладовые. Имелось все, что нужно для хозяйства, даже рабочая сила — mulet,[574] но крупного скота не было. Комфорта тоже не было: мы ходили мыться в сад, захватив по пути ведро воды из колодца. «Удобства», как и везде во французских деревнях, были больше, чем примитивны. И почти сразу выяснилось, что в ночь нашего приезда хозяйка дала приют, в разных помещениях фермы, двум десяткам беженцев.
Прежде чем двигаться дальше, мы решили использовать часть выигранного времени на отдых и информацию, надеясь узнать что-нибудь толковое от проходящих и проезжающих. Прежде всего отправились в город за покупками: мы собирались в Париже несколько дней, приходилось несколько раз делать пере[у]паковку, а ряд существенных вещей все-таки забыли. Пользуясь тем, что торговля в Theillay еще не была нарушена потоком беженцев, купили все, что нужно, а также продовольствие для себя и хозяев и, конечно, подарки для них.
Вернувшись на ферму, мы могли констатировать, что состав людской толпы, движущейся к югу, значительно изменился. Убавилось число шикарных машин, пошла всякая всячина, а главное, появились пешеходы и велосипедисты. И было одно явление, которое нас весьма обеспокоило: в гуще гражданских беженцев появилось большое количество одиночно передвигающихся солдат. Дезертиры? Между Парижем и Орлеаном, как и между Орлеаном и фермой, мы еще не видели этого. Значит, что-то произошло, о чем мы не знали.
Проходящие, видя ферму и колодец у фермы, направлялись к нему. Дать им самим таскать воду Rethore не хотел: они топили ведро, бросали мусор, ломали колесо, обрывали веревку; отказывать им в воде тоже не мог и не хотел. Он стал у колодца, чтобы качать воду и распределять ее, и увидел, что это — несчастье: раз попав туда, отойти уже трудно и нужно оставаться на посту целый день. Заметив это и поняв его положение, я предложил мою помощь. Он было отнекивался, но вскоре был вынужден согласиться, тем более, что увидел, что я делаю все аккуратно, берегу его добро и умею покрикивать на публику. Таким образом я очутился на посту, откуда немного видно, но много слышно.
Я стал осведомляться у солдат, откуда они. Те называли самые разнообразные места на линии Weygand и к северу от нее. «Ну, а Луара?» — «Что же Луара? Мы перешли ее, вот и все». — «А Луарская армия?» Общий смех. «Мы и есть Луарская армия». — «Но не хотите же вы этим сказать, что на Луаре нет никакого сопротивления?» — «А кому же там сопротивляться? Солдаты — вот это мы». — «А офицеры?» — «Они уже давно удрали на юг». — «Значит, и ваши полки не существуют?» Опять общий смех. «Иначе говоря, вы — дезертиры». Они несколько смутились. «Зачем это слово? Поймите, что с самой Бельгии мы видим только измену и позор. Когда все рушится, станете ли вы осуждать нас за то, что мы стремимся уйти подальше от немцев. Мы не хотим попасть в плен». — «А линия Мажино?» — «Давно захвачена, и все, кто там были, сдались». — «Но где же правительство?» — «Никто этого не знает; вероятно, Petain будет править Францией». Так вырисовывалась картина, в общем верная, хотя во многом и преувеличенная, и часто предварявшая события.[575]
Часам к двум этого воскресного дня 16 июня нас позвали от колодца завтракать. Мы нашли за столом (так оно продолжалось и потом) новые лица: во-первых, приятеля хозяина — железнодорожника-движенца, славного человека, который принес весть об остановке железных дорог и о том, что немцы движутся без сопротивления к Луаре, что они не торопятся, идут вперед понемногу, хорошо проверяя и обеспечивая за собой местность, и здесь их появления надо ждать не раньше, чем через несколько дней.
Во-вторых, за столом находились pimbeches,[576] как их определила хозяйка, — парижские дамы, приехавшие на собственном автомобиле и собиравшиеся отдохнуть на ферме. Они вели себя как в отеле, выражали претензии, делали выговоры хозяйке, были очень неприятно поражены крестьянским укладом на ферме. Политически они готовы были принять любой режим, который обеспечивал бы им бездельное существование. Долго они не оставались: потерявшая терпение хозяйка попросила их отправиться дальше.
Сейчас же после завтрака пришлось заняться новым делом. С перекрестка прибежали сообщить, что в домике хозяйничают беженцы. Мы втроем — я, ты и хозяйка — отправились туда, а ее муж остался около колодца. Домик оказался весьма симпатичным и обставленным по-городскому; в иное время мы были бы не прочь снять его на лето. Без труда удалили незваных гостей и стали затем совещаться, что делать; было решено перетащить все вещи на ферму, а в домике поддерживать дежурство, то же — у колодца, чередуясь с тем или теми, кто обслуживает ферму. Так и было сделано: фермер запряг своего мула и перевез в два-три путешествия весь скарб.
Весь этот день мы слышали бомбардировки: на юге непрестанно бомбардировался Vierzon — крупный промышленный центр; на севере — городок Salbris[577] и другие более удаленные пункты. Такие же звуки отдаленных разрывов слышались с востока и запада. Очень часто налетали авионы и подвергали пулеметному обстрелу дороги и фермы. Все прятались, куда попало, и после налета вылезали, подсчитывая потери и убытки, каковых бывало немало.
Помимо одиночных солдат-дезертиров, проходили и организованные воинские части, в полном порядке и с офицерами; мне еще придется отметить
