не нашел нас на условленном месте, и Тоня, видя, что нас нет и нет, тревожилась все более и более. Когда мы появились, она — вместо того, чтобы спокойно разобраться, в чем дело, — обрушилась на нас с дикими упреками, в которых опять фигурировали глупости, слышанные нами накануне, хотя сведения, принесенные Марселем, подтверждали наши подозрения.
Марсель не усмотрел никакой особой охраны в ближайших окрестностях сквера. Он прошел, как мы рекомендовали, в подъезд № 4 и увидел, что наши окна во двор закрыты (а мы оставили их открытыми, чтобы выпустить дым после сожжения бумаг). Затем он зашел в подъезд № 6, взял два письма в нашем ящике и отправился искать Настю — не нашел ее, но поговорил с нашим gardien. Вот, по его словам, этот разговор:
Выйдя из сквера, Марсель, по его словам, не нашел нас на бульваре и отправился домой. Как это могло случиться, я долго не мог понять, но теперь, когда ознакомился с особенностями его психики, понимаю. Тонина выходка произвела на нас самое тяжелое впечатление. Для нас было ясно, что она разрывается между двумя чувствами — диким страхом и несомненным чувством дружбы к нам. Немного придя в себя, она постаралась загладить происшествие, но сделать это было довольно трудно. Наши настроения оказались совершенно разные: мы уже полтора года жили под угрозой и среди опасностей, а для нее все это было внове. Она не совладала с собой, кишка оказалась тонка, и Тоня даже не сумела не показать этого.[1119]
После того, как Тоня успокоилась от своей истерики, мы, за завтраком, занялись обсуждением сказанного gardien, что, по моему и твоему мнению, означало: немцы сидят у нас в квартире. Обычно gardien не имел никакого понятия, где мы находимся — у себя или не у себя. Если он настойчиво повторил несколько раз, что нас там нет, значит, кем-то была сделана проверка этого обстоятельства.
С другой стороны, gardien не имел никакого представления о Марселе и не знал, принадлежит ли он к нашим друзьям или, наоборот, пришел от имени какой-нибудь полиции. Поэтому, настойчиво повторяя, что нас нет, gardien, на всякий случай, давал незнакомцу предостережение, чтобы он не вздумал лезть в немецкую западню. Еще раз это значило, что немцы сидят у нас в квартире. Но против такого истолкования бешено восстала Тоня, опять повторившая все свои глупости о том, что мы не нужны немцам, преувеличиваем свое значение и т. д.
После завтрака мы решили пойти к Сорбонне. Идти в лабораторию было опасно: далеко не весь персонал стоял на патриотической точке зрения; были люди, связанные с немцами и осуществлявшие для них внутреннее наблюдение. Мы решили позвонить в «сравнительную анатомию», чтобы вызвать Bruns в cafe «Mahion», и в «зоологию», чтобы иметь возможность поговорить с M-lle Dehorne.
Bruns пришел, предложил свои услуги и очень толково обсудил с нами положение. Он сообщил, что в лабораторию забегал Фролов и предложил нам свое гостеприимство. Мы ответили, что обдумаем и сообщим ответ. Что же касается до M-lle Dehorne, то она не пришла и просила передать нам, чтобы мы не заходили к ней ни на дом, ни в лабораторию и не звонили по телефону; сама, когда будет нужно, разыщет нас. Забегая вперед, могу сказать, что этот момент не пришел никогда; оправданием для нее могла бы служить секретная работа для борьбы с немцами, но и это обстоятельство отсутствовало.
Мы снова вернулись к Тоне, но вечером, часов в семь-восемь, пошли на Bd. de Port-Royal и там отправили сопровождавшего нас Марселя с запиской к Насте, прося ее придти на несколько минут на бульвар. Ночь была морозная, освещение слабое, бульвар пуст. Настя, наша бывшая femme de menage, пришла и рассказала вещи, не оставлявшие никаких сомнений. В пятницу вечером к нам действительно вломились немцы для обыска в сопровождении gardien. Настя узнала об этом быстро и, по любопытству, послала свою дочь Таню, девочку лет четырнадцати, посмотреть, в чем дело. Немцы арестовали ее и держали два часа. Тогда Настя пошла на выручку, и ее подвергли подлинному допросу, пошли к ней на квартиру, обыскали, но затем отпустили и мать, и дочь.
Наша старая Марья Васильевна, у которой были в починке мои и пренановские носки, собрала всю коллекцию этой рвани и лояльно пошла сдавать их немцам. Ее тоже задержали, опросили и отпустили, но, когда она явилась во второй раз, чтобы потребовать деньги за починку носков, у нее произвели обыск. Вероятно, подозревали, что мы находимся поблизости и посылаем старуху для разведки. Опять забегая вперед, скажу, что мы так и не дознались, почему и по чьему наущению Марье Васильевне вздумалось проявлять такую лояльность. Затем Настя сказала, что, по всей вероятности, немцы — все еще у нас, так как в окнах виден свет.
Поскольку улица была пустынна и не было видно никаких наблюдателей, я осмелел настолько, что проник в сквер и увидел свет в окне нашего кабинета-столовой, а затем проник во двор и обнаружил свет в остальных окнах квартиры. Сомнений не было. С этим результатом мы вернулись к Тоне, оставив Насте, на всякий случай, один комплект ключей: поступок очень неосмотрительный.
Когда мы рассказали новости Тоне, она еще попыталась их оспорить, уверяя, что это мы сами, уходя, забыли потушить электричество. Было крайне
