досадно, что вместо серьезного обсуждения положения приходится спорить о глупостях. Когда же мы рассказали о предложении Фролова, Тоня сказала: «Вот еще, глупости; не связывайтесь с ним». Она предложила нам остаться у них, но прибавила, что консьержка скверная и подозрительная и что в пустой будке, на пути от Porte de la Plaine к их дому, постоянно сидят наблюдатели. Нам стало ясно, что на следующий день надо выметаться.[1120]
В воскресенье утром 30 января мы с тобой еще раз пересмотрели наше положение: ни белья, ни платья на смену, никаких туалетных принадлежностей, ничего, чтобы обеспечить самые элементарные потребности; никаких бумаг, чтобы заменить наши, ставшие опасными, личные документы; очень мало денег, поскольку и я, и ты должны были получить наши жалованья в самом конце месяца; никакого постоянного ночлега и нарушенная связь с организацией.
Мы не имели понятия о том, при каких условиях был арестован Пренан и насколько глубоко шел провал. Сам факт, что немцы явились к нам в день ареста Пренана, был многозначителен: в принципе, наш адрес должен быть известен лишь очень маленькому кругу людей и не фигурировать нигде в записанном виде. Если предположить, что Пренан указал адрес под пыткой, то для него это означало самоубийство, потому что весь конспиративный материал, находившийся у нас, был достаточен, чтобы послать к стенке всех причастных людей, начиная с него самого.
Если адрес где-то фигурировал в записанном виде, то странным являлся поздний приход немцев. Пренан, конечно, мог предполагать, что к этому моменту мы успеем все эвакуировать и уйти. Но для него эта гипотеза казалась маловероятной: странным образом он был настолько уверен в своей неуловимости, что так и не уговорился с нами, что в случае его ареста должны мы делать. Это могло зависеть от раздражения, которое он, новый конспиратор, чувствовал, когда я пытался внушить ему наши старые испытанные правила. Он становился угрюм, недоволен и говорил: «Но мы имеем наш опыт, нашу структуру».
И была одна вещь, которой ни он, ни я не учитывали и которая делала абсолютно необходимым улучшение конспиративной техники: это — пытки и немецкая систематичность в их применении. Нас в свое время не пытали, и на допросах мы могли отказываться отвечать. Немецкие следователи, имея в руках записную книжку, пытками добивались разъяснений по поводу каждой записи и каждого интересующего их обстоятельства.
Мы не знали, что повлекло арест Пренана: был ли он арестован на улице, выходя от нас? Это казалось невероятным, потому что немцы пришли бы к нам гораздо скорее. Во всяком случае, это показывало, что нищий на костылях со своей сетью следил не за нами. Был ли Пренан арестован у бакалейщика на rue Berthollet? Нужно было проверить и принять меры против него. Нам уже стало известно, что Пренан не пришел на утреннее свидание с Teissier. Значит, арест его имел место раньше десяти часов утра.
Обсудив это, мы решили, прежде всего, искать приют на ночь. Я сразу, с утра, поехал к Марье Ивановне Балтрушайтис. Выслушав, она сказала: «Вы очень хорошо сделали третьего дня, что не поехали ко мне. Я не могла бы дать вам приют. Вы уже могли заметить враждебное отношение к вам со стороны моего сына и его жены; оно — не личное, а политическое. Они живут тут, вместе со мной, — правда, этажом ниже, но их квартира соединена с моей внутренней лестницей, и кто-нибудь из них обязательно находится у меня. Я не могла бы скрыть вашего присутствия. Но, помимо этого, я сделаю все, что смогу, чтобы помочь вам. Как у вас с деньгами? Плохо? Вот пока три тысячи. А с бельем, платьем? Вот вам на первое время, потом увидим. Давайте уговоримся: видеться раз в неделю: только не у меня, а в каком-нибудь кафе. На первый раз пусть это будет ближайший четверг в четыре часа в “Coupole”». Начиная с того дня, она заботилась о нас, приносила питание и необходимые вещи.
Но все-таки ночлега у нас не было. После завтрака, несмотря на Тонины уговоры остаться у нее, мы взяли свой маленький багаж и поехали к Сорбонне, где у нас были два свидания — опять с Bruns в cafe «Mahion» и с Драшенком, как мы называли молодого зоолога профессора Drach, — сына известного математика.
Bruns подтвердил приглашение Фролова, который заходил в лабораторию второй раз в поисках свидания с нами, и сказал, что сотрудница лаборатории вернулась из Acheres после того, как помогла M-me Prenant с ее матерью добраться до Vaudoue и оттуда уехать в Париж. Сказал также, что Фролов требует наши карточки, чтобы сфабриковать для нас фальшивые документы.
Условившись с Bruns о новом свидании, мы пошли в «Balzard» повидать Драшенка. Обратились именно к нему, потому что нам казалось, что этот молодой человек, которого мы знали, когда он был еще почти мальчишкой, будет более отзывчив и постарается найти для нас какой-нибудь ночлег на более продолжительное время: у него не было недостатка в связях и знакомствах. Действительно, он проявил полную готовность сделать все, что только возможно, но… не сделал ничего.
Часам к шести вечера мы находились у Игоря Александровича Кривошеина. О том, чтобы ночевать у него, нельзя было и думать: он вел слишком ответственную работу и находился под постоянной угрозой. Но для очень многих вещей нам нужна была помощь организации, и Игорь, из имевшегося у него аванса, дал нам 5000 франков, а жена его — белья; мы уговорились о периодических свиданиях. Он пообещал выяснить вопрос об этой серии арестов через свои немецкие связи, за которые я ругал его (и продолжаю ругать). Забегая вперед, упомяну, что он получил секретную сводку гестапо за последние дни января и начало февраля. Там говорилось о многих арестах ответственных деятелей Сопротивления, но имя Пренана и его кличка не упоминались. Значило ли это, что немцы не знали о действительной его роли и не придавали значения его аресту?
Однако, пообедав с Игорем и Ниной, мы остались перед тем же вопросом о ночлеге — даже на эту ночь. Когда я спросил тебя: «Что же, возвращаемся к Тоне?» — ты решительно ответила: «Ни в каком случае». Тогда, перебрав всех наших знакомых, мы решили, наудачу и без
