столовую и передает предложение жандарма… поставлять нам мясо, советуя от времени до времени этим источником пользоваться. Пришлось согласиться, и мы в этом не раскаялись. Курьезная была эпоха и часто приходилось сталкиваться с еще более неожиданными комбинациями.[1097]
Gatinaise, с которой мы путешествовали от Парижа до Vaudoue, проходила через Milly. Мы знали этот хорошенький городок с 1931 года, когда у нас возник проект провести там летние каникулы. Проект не удался из-за отсутствия сносных жилых помещений, но городок понравился, и мы охотно пользовались остановками в нем для закупок в лавках и небольших прогулок.
При одном из приездов мы заметили нечто новое: сгоревший дом недалеко от знаменитого крытого рынка и какую-то напряженность в лицах. Оказалось — новое проявление немецкой дикости. Сын владельцев этого дома, молодой человек, был связан с сопротивленцами, скрывавшимися в лесу. Немцы узнали об этом и расстреляли на месте все семейство, трупы втащили в дом, а дом подожгли, не позволяя тушить, несмотря на опасность, которую представлял пожар в центре города.
Вскоре после этого пожары лесов возобновились (и именно в той стороне), перекинулись через дорогу от Acheres к Arbonne и пошли вглубь по большой долине между двумя цепями скал. Так сгорела часть леса, называющаяся bois rond,[1098] вместе со всеми домами, которые там находились, включая и лесничество. Пожар опять подошел к Acheres, еще более серьезным образом, чем в 1942 году, и тут уже все жители, и мы в том числе, вышли на тушение. Снова пошли догадки о происхождении пожара. Одни приписывали поджог немцам, другие — спекулянтам лесными товарами, которые в предыдущем году порядочно нажились на «очистке» обгоревших участков, хотя львиная доля досталась немцам.
Во время одной из наших прогулок за ягодами мы сделали любопытную находку: не взорвавшуюся немецкую зажигательную гранату. Посовещавшись с друзьями, мы решили предупредить мэра, который отнюдь не был обрадован нашим сообщением и долго недоумевал, что ему делать. По правилам, немецким и петэновским, он должен был немедленно доложить немецким военным властям. По обстановке дела и потому, что бомба была зажигательной, мэр не хотел этого: немцы могли очень легко отречься от бомбы и приписать ее появление злой воле жителей коммуны, что грозило серьезными неприятностями. Было решено, никому ничего не говоря, ликвидировать эту штуку собственными средствами. Как была сделана эта операция, я не знаю: мы в ней не участвовали, но при нашей следующей прогулке бомбы не было.[1099]
Так как немцы с злосчастного дня 15 августа 1942 года не проявляли никакого интереса к семейству Пренана, оно появилось в Acheres. И жена его с матерью, и Andre, и Jeannette[1100] с мужем и маленькой дочерью снова водворились в том же доме. Сам Пренан продолжал жить у нас в Париже и вести свою конспиративную работу, но от времени до времени приезжал на несколько дней, и мы много гуляли по лесам в поисках грибов и ягод или по окрестным деревням в поисках продовольствия.
В этом же 1943 году приехала на каникулы Тоня с Марселем, трехлетней Танькой и годовалым Мишкой. Они поселились в Ury, в трех километрах, и часто бывали у нас, а мы бывали у них. Для разнообразия мы ходили лесом, несколько удлиняя путь, или по дороге. И то, и то было приятно в зависимости от погоды и солнца.
Положение Acheres на опушке большого леса нам очень нравилось, и мы подумывали о покупке дома, чтобы чаще пользоваться воздухом и зеленью. Среди домов, которые продавались, у нас появились свои фавориты, но, увы, никогда не было достаточно денег для осуществления этих планов. И с нашей разлукой всякие искушения этого рода отпали.[1101]
Мы покинули Acheres в начале октября 1943 года. Начинавшаяся зима оказалась довольно суровой. Если в предыдущую, довольно мягкую, зиму 1942–43 года центральное отопление чуть действовало, в эту оно совершенно прекратилось. Мы с тобой снова сосредоточили наше существование в одной комнате, кабинете, и чуть-чуть подогревались электрической грелкой. Бедный Пренан, являвшийся вечером, не имел никакой возможности быстро обогреть свою спальню и мерз за рабочим столом. Поэтому мы стали его усаживать к нам в комнату, поставив для него маленький столик, чтобы он мог работать.
Наши поездки за продовольствием продолжались, и черный рынок, которым мы пользовались, как и все (что же поделать?), был явным попустительством властей. Как-то вечером Пренан, вернувшись из Acheres, шел с чемоданчиками от Лионского вокзала к самой удобной в то время станции метро — la Rapee. Было темно, и во мраке он напоролся на полицейский пост. «Откройте чемоданы. Что тут у вас? А, продовольствие? Так бы сразу и сказали. Проходите». Очевидно, их интересовало что-то совершенно иное.[1102]
С осени 1943 года возобновились наши деловые свидания с Игорем. Мне не удавалось никак его убедить, что вредно иметь дело с очень многими резистантскими организациями: шансы провала увеличиваются необычайно. С большой смелостью и легкомыслием он старался поспеть всюду[1103] и до поры до времени это удавалось.
Как-то пришел посовещаться по очень серьезному поводу. Ему удалось завязать связь с немецким офицером из секретных отделов немецкого штаба. Его новый осведомитель оказался в состоянии добывать копии очень серьезных документов, а также секретного журнала, рассылаемого ответственнейшим чинам оккупационной армии.[1104] По этому поводу я запросил мнение руководителей организации, и оно совпадало с моим: во-первых, поддерживать эту связь только при условии абсолютной добросовестности немца; во-вторых, прекратить связь с другими организациями.
Игорь согласился, но, как оказалось впоследствии, продолжал делать по-своему. За короткое время он доставил ряд секретных сводок — состояние
