Французские газеты травили Игоря и других высланных. В результате директор лицея, где учился Никита, вызвал Нину Алексеевну и сказал ей: «Сударыня, я буду вас просить временно взять вашего сына из лицея. Я ничего не имею против него, это — очень хороший мальчик, и именно из-за его добрых свойств ему надо покинуть лицей: как только товарищи говорят, что отец его — высланный шпион, он вступает в драку, сколько бы ни было перед ним противников, а выстоять против целого класса он не может. Получается — и для нас, и для него — совершенно невозможное положение».
Что уж говорить о посторонних, когда члены собственной семьи Игоря восстали против него. Хорошо еще, если они просто поворачивались спиной, но бывало хуже. Брат Игоря, Кирилл, стал похаживать к Нине Алексеевне и вести разговоры странного свойства: «Нина, что ты думаешь делать с этими картинами? Ты знаешь так же хорошо, как и я, что в СССР нет частной собственности на предметы искусства, и их у тебя сейчас же отберут и поместят в музей. Оставь лучше мне». Мальчик, который присутствовал при этой сцене, взял нож, подошел к Кириллу и сказал: «Знаешь что, дядя, убирайся-ка ты подобру-поздорову, а то будет худо». Кирилл убрался.[1446] В такой обстановке Нине Алексеевне предстояло прожить еще несколько месяцев.[1447]
На 7 декабря 1947 года у тебя записано: «Dehorne у нас». В течение последних 15 лет это могло бы быть написано много раз, и мне приходилось говорить о ней, но мельком. Вы познакомились осенью 1927 года на практических занятиях в Сорбонне: она занимала пост chef des travaux на кафедре зоологии у Переза и исполняла эти обязанности с твердостью и знанием дела. Во Франции еще недавно ученые женщины были редкостью, и, чтобы пробиться, им приходилось затрачивать много больше труда, чем их сверстникам-мужчинам.
Dehorne родилась в скромной семье: дед ее был крестьянином от сохи, отец выбился и стал народным учителем, постаравшись дать хорошее образование каждому из своих детей. Один из его сыновей стал профессором зоологии в университете в Lille, другой — инженером-технологом, а две дочери-однолетки с успехом прошли через Сорбонну: обе были красивы и имели большой успех, обе стали готовиться к научной карьере. Одна из них рано умерла, а другая, наша приятельница, защитила докторскую диссертацию и получила пост с надеждами на повышение.
Надежды эти разбились в 1928 году. Умер Herouard, maitre de conferences, и открылся конкурс на его место. Peres во что бы то ни стало хотел провести Dehorne, так как не терпел другого кандидата — Пренана. Вышло, однако, так, что по формальным причинам (в чем они заключались, я так никогда и не смог узнать) в последний момент кандидатура Dehorne была снята и избрали Пренана. Эта неудача так на нее подействовала, что она прекратила всякую научную работу и отказывалась выставлять свою кандидатуру. Ей было в это время уже сорок лет, Пренан — моложе на четыре года, и данное обстоятельство тоже усиливало ее горечь.
Стоило больших усилий не перенести эту горечь на самую личность Пренана, и, по правде говоря, удалось ей это не вполне: иногда враждебность проявляется. А между тем у нее имелись все причины относиться к Пренану хорошо: и он, и она были очень близки к коммунизму и в конце концов стали членами партии. Они постоянно встречались в различных комиссиях, комитетах, вместе вели политические кампании, научились по достоинству ценить друг друга, и все-таки…
Когда открылась возможность туристических поездок в СССР, Dehorne воспользовалась ею два раза (если не ошибаюсь, в 1932 и 1936 годах) и каждый раз возвращалась в восторге; тем более, что за четыре года она могла отметить там несомненный прогресс во всем. У нее, помимо симпатии к режиму, появилась настоящая симпатия к русскому народу, отсюда — и ее симпатия к тебе с того момента, как ты появилась в лаборатории. Тут я выразился не совсем правильно: действовало несомненно и свойственное тебе очарование, создававшее вокруг атмосферу ласки, доверия, уюта. И притом, со свойственной тебе чуткостью, ты сразу поняла надломленность и глубокое одиночество Dehorne, а в таких случаях ты никогда не оставалась в стороне. Вскоре ты познакомила меня с ней, и она, вопреки французским нравам, сразу стала бывать у нас, а мы — у нее.
В 1937 году мы переселились на нашу последнюю квартиру. Это было очень близко от Dehorne, и наша дружба укрепилась. Иногда, во время зимних каникул, она проводила у нас ряд дней, и это нисколько не тяготило. Она называла тебя «мой голубой цветок» и относилась с глубокой нежностью. Я не буду повторять то, что уже говорил о ней в моем рассказе о годах войны, оккупации. Приход Dehorne к нам 7 декабря 1947 года был одним из обычных: обед (ей очень нравилась наша полурусская кухня), потом мы разговаривали часов до одиннадцати, а затем, весело болтая, шли ее провожать. И эти проводы по темной улице — rue Saint-Jacques, в том часу совершено пустынной и так похожей на картины старого Парижа по иллюстрациям Густава Доре, тоже запомнились. Проводив ее, мы брались за руки и весело убегали домой.[1448]
17 декабря мы получили cartes d’identite de resident privilegie[1449] на десять лет. В связи с теми гонениями на русские учреждения и советских граждан, серия которых открывалась, мы совершенно на это не рассчитывали. И то хождение у меня в памяти — с парижским сырым холодком и промозглым полицейским воздухом в зале ожидания и любезным, против ожидания, лицом канцеляристки, которая выдавала нам документы.
Что сделали мы потом? Если не ошибаюсь, прошли через цветочный рынок, который очень любили, перешли Сену и направились в магазин Hotel de Ville за покупками. Я проводил тебя до Сорбонны и поехал домой. Задавали ли мы себе вопросы, где будем через десять лет и что с нами за это время случится? Я лично не люблю этих загадываний, и ты тоже не любила их.
Другая формальность: твой экзамен на получение разрешения править автомобилем. На этот раз экзамен прошел блестяще, и ты была полна надежд и проектов. Приближались праздники, нужно было подумать о подарках. Хозяйство в этом отношении у нас обширное: в Acheres мы посылали подарки Georgette с ее детьми и M-me Poli, в Ury — семейству Mazingarbe, в Chapelle-la-Reine — семейству Moulira, в Nonville — чете Chaussy, в Etelley —
