И, видя его глаза, не скажешь, что он умен, а Ленин был умен каждой частицей своего существа. К этому еще нужно прибавить монгольскую постановку глаз у Ленина, чего у Щукина нет. Далее — заученность жестов. Они — ленинские, и это сразу бросается в глаза. Но, посмотрев Щукина четверть часа, видишь, что эти жесты налагаются на иные мускульные и психические движения, и уверенно говоришь: «Нет, не Ленин». Что хорошо передано, это — ленинская деликатность, боязнь стеснить людей, глубокий социальный инстинкт, иногда в ущерб самому себе и делу.
Что же касается до истории, то она глубоко искажена. Зиновьев и Каменев сыграли гнусную роль,[1609] но Троцкий? Он же был полностью за восстание и к этому с большой энергией готовился и готовил Красную гвардию. Я лично всегда не терпел Троцкого и особенно, когда ближе с ним познакомился в Вене в 1909 году. Но как же можно ему приписывать диаметрально противоположное тому, что он действительно говорил и делал?[1610]
Утром побывал у Каплана и вернулся с кучей новых книг, в том числе собранием мемуаров А. А. Маркова[1611] с его биографией, написанной сыном, тоже математиком. И в биографии — пробелы, которые меня удивляют.
Не упомянут, например, тот факт, что академик Марков со своим чином тайного советника фигурировал в нашем социал-демократическом списке кандидатов в выборщики по Петербургу в 1-ю или 2-ю Государственную думу (как будто вторую). Он сделал это из чувства противоречия, когда узнал, что Тимирязев идет по Москве в кадетском списке, и когда в «Русских ведомостях» прочел «Сказку старого ученого», написанную Тимирязевым в поддержку кадетского списка: в ней говорилось, что зеленый цвет имеет физиологически все преимущества перед красным. Прочтя эту сказку, Марков сказал: «Пишет же вздор человек. И на что ему сдались либералы: те же царские щи, только пожиже. А какие у нас есть крайне левые партии?» Узнав о социал-демократах и социалистах-революционерах, Марков пожелал фигурировать в социал-демократическом списке как более левом: «И чтобы поставили меня со всеми званиями и чинами». Так и было сделано. Переговоры с ним по этому поводу вел Емельян Ярославский. Что же касается до сказки Тимирязева, то впоследствии он переделал ее, дав все преимущества красному цвету: так она и фигурирует в его сборнике «Наука и демократия».[1612]
Весьма забавен был Марков, только не для студентов, во время экзаменов. За долгую профессорскую деятельность у него сложились средние [пропорции] успевающих и неуспевающих студентов, скажем — 25 и 75 процентов. И вот на экзамене на первого же студента Марков смотрит подозрительно. Он на три четверти уверен, что тот негоден; хмурится и приводит студента в нервную дрожь, презрительным тоном задает ему каверзный вопрос и сразу проваливает. Придя в скверное настроение, он проваливает и следующих, но взглядывает в свои записи и спохватывается: «А где же хорошие, куда они девались?» И следующий студент уже встречается улыбкой, ему задается легкий вопрос, пятерка. Поставив несколько пятерок, Марков спохватывается: «Не может быть, чтобы так, подряд, шли хорошие» — и грозно смотрит на сидящего перед ним студента. Следует новое гнездо двоек, за ним — новое гнездо пятерок и т. д. Закончив экзамен, Марков подсчитывает результат, находит знакомую пропорцию и с торжеством говорит коллегам: «А вот смотрите, эмпирически средние оправдывают себя».
Еще черты к его биографии: его агрессивная выходка на торжественном заседании Академии наук в 1921 году в память Чебышева. «И вот настало время, — заявил он, — когда любой неграмотный “товарищ” может явиться сюда и безнаказанно выгнать меня за некомпетентность». Никто не придал значения этой выходке: Марков в то время был тяжело болен, почти накануне смерти.
Он являлся научным душеприказчиком Чебышева, и в академических кругах была распространена сплетня, что все научные результаты Маркова заимствованы им из неопубликованных работ Чебышева. Я этого не думаю: у Маркова был свой научный стиль, свои вкусы и свои интересы, очень отличающиеся от чебышевских. У него также была хорошая интуиция, позволявшая ему быстро ориентироваться и в чужих областях. Пример — отношение к работам Софьи Ковалевской по механике твердого тела: по тону в замечаниях Маркова, конечно, проявлялся его агрессивный антифеминизм, но они были справедливы; в полемике с П. А. Некрасовым, также невозможной по тону, он вполне прав. А репутация его в научных кругах была плохая.
Во время выборов во 2-ю Думу я часто виделся с Д. Ф. Егоровым, который в ту эпоху был на крайней правой либерализма. Как-то он упрекал меня за мои политические взгляды, а я козырнул ему Марковым: «Вот смотрите — и крупный ученый, и академик, и тайный советник, а солидарен со мной, а не с вами». Д[имитрий] Ф[едорович] вздохнул и сказал: «Чего же вы еще от него хотите; все знают, что он — сумасшедший».
После завтрака ездил к нотариусу по поводу покупки, уже окончательной, квартиры. Завтра подпись акта.[1613]
Каждый день приносит свою печаль. Полторы недели тому назад я вспоминал, что около двух лет ничего не знаю об Иване Игнатьевиче Романове, и написал письмо на французском языке, обращенное к нему и его жене. Сегодня — звонок, часа в четыре дня: его жена. Я сразу понял, в чем дело: она вошла, села и заплакала.
Иван Игнатьевич умер в октябре 1951 года. Был ему 81 год; я не думал, что так много: очевидно, скрывал, из непонятного кокетства, свой возраст. Произошло это в Ницце, куда он поехал повидать своего старшего женатого сына и внуков, а их было много — шесть штук. Побыв немного в Ницце, он
