Воспитание сына, его успехи, возвращение мужа дали покойной два десятка счастливых спокойных лет. Потом пришла вторая мировая война. Единственный сын мобилизован. 5 июня 1940 г. он пал смертью храбрых в сражении на Сомме. Этот удар непоправимо подорвал здоровье Л[идии] М [ихайловны], и последние пятнадцать лет ее жизни были годами скорби и тоски. Материнское сердце в конце концов не выдержало.
Побывал вечером у Hadamard. Я не видел их довольно давно. Hadamard очень постарел за несколько месяцев. Жена его подбадривает, в частности — рассказом об их пребывании в Индии. Они побывали у знаменитого предсказателя, который даровал Hadamard сто лет жизни. Как будто он не очень этому верит, но, когда жена сказала: «Значит, тебе остается еще десять лет», заметно огорчился.
Присутствовали обе дочери — старшая M-me Picard, замужняя и, к несчастью, парализованная, и младшая Jacqueline. Я помню ее юной девицей, а сейчас это — старая дева, почти старуха. Вся ее жизнь — в политике: она — коммунистка. Мы говорили очень много о выборах, об образовании правительства, о перспективах. Она предвидит переход к Front populaire[1771] в три этапа: первый — образование кабинета правого центра с перебежчиками из Front republicain,[1772] второй — образование кабинета левого центра, третий — Front populaire у власти. Всех занимает ответ Herriot на коммунистические предложения после отрицательного ответа социалистов.
После разговоров мы с Hadamard занялись математическими делами, но он очень скоро устал.[1773]
Визит Нины Ивановны: она получила визу сроком на три месяца и принимает меры к отъезду. Хлопоты ее длились ровно четыре года. Невероятно.[1774]
Шесть лет с того дня, когда, выбив дверь в ванной, я нашел тебя полупарализованной на полу: ты стонала. Я повторял: «Юлечка, Юлечка, что случилось?» Ответа не было, и я не понимал, почему, почему не слышу твой родной голос. Я не знал еще, что больше никогда его не услышу. Вызванная мной Марья Михайловна [Гомолицкая] сделала инъекции и написала на бумажке: «Эмболия в левое полушарие мозга; паралич правой половины тела, потеря речи». Так началась наша четырехдневная агония. В Ivry было солнце; я принес тебе розы, какие ты любила; с ними у нас связаны и самые счастливые и самые горькие минуты нашей жизни.[1775]
В эту шестую годовщину нашей разлуки я привез тебе цветы и нашел там очень красивые розы от Пренана. Я был уверен, что он придет после завтрака: так и случилось. Не успел он далеко отойти от двери, как появился Улин, который пробыл у меня до 21 ч., и вслед за ним (они встретились у входа в сквер) неожиданно (потому, что утром он прислал мне письмо и предлагал назначить время и место свидания) пришел Алексеевский, с которым мы беседовали до полуночи. Я отлагаю записи до завтра.[1776]
Алексеевский вчера был очень рад поговорить о своем прошлом; в каждом слове чувствовалась мысль, обращенная к Лидии Михайловне. Я так понимаю это и не мешал, не перебивал. Он рассказал мне вкратце свою жизнь, в особенности — свое пребывание в Сибири, а также историю, действительно, очень интересную, семейства Лидии Михайловны. Ее отец был золотопромышленником, разбогатевшим во время золотой горячки в области между Леной и Амуром. Все его тринадцать детей пошли своими путями, кто в революцию, кто в науку, а кто в «служение» человечеству. Александр Николаевич собирается писать роман-хронику этого семейства. По-моему, стоит. Свой квартирный вопрос он разрешает правильно: приглашает жить к себе своего старого школьного приятеля, тоже одинокого человека, потерявшего и жену, и сына.
Улин внял моим настояниям и возобновил свою художественную деятельность по двум направлениям: во-первых, пишет две картины для салона Независимых; во-вторых, преподает основы скульптуры молодым протестантам, с которыми его свел местный пастор (Улин — протестант); заметно повеселел.
С Пренаном говорили о многом вразброд. Удивительны эти академические круги: «знающие люди» уверяли его, что M-me Pacaud вышла замуж. Думаю, что это — вздор: она стареет, ласкает своего ласкового кота, совершенно не заботится о своей наружности, мысли ее всецело в прошлом. Чего только не выдумают люди! Уверяли же Маргариту, да еще как настойчиво, что я женился![1777]
Умер Borel. У нас с ним никогда не было большой симпатии, но я обязан ему многим — и в смысле научном, и в смысле житейском. Таково было его свойство: сначала обескуражить, а потом сделать больше, чем от него ожидали. Несомненно, это был крупный математик хорошего французского типа, сыгравший большую роль не только своими работами, но и своим организационным влиянием: редактор ряда важных научных серий. Наряду с этим —
