волнение; одни готовы слепо ей следовать, но другие говорят (и правильно), что гораздо более достойной является сдержанная позиция. Очень многие готовы, вслед за Herve, произвести и тут низвержение кумиров: операция все-таки вредная для дела. То же и в Бельгии, куда Prenant ездил читать лекцию. В этой лекции он три раза намеренно и весьма кстати цитировал Сталина и встретил очень горячее одобрение. Развенчание Лысенко, конечно, радует его, как и меня. Но мы оба считаем, что неправильно лишать Лысенко всякой возможности продолжать научную работу, тем более, что в идеях его не все было абсурдно.[1789]
Имел терпение пройти через 77 зал и 3800 картин и скульптур салона Независимых в Grand Palais. Я мог бы удовлетвориться осмотром 40 главных зал, но, когда подумал, что в салоне участвуют, по два предмета на брата, 2000 художников, для которых он является главной возможностью предстать перед публикой, добросовестно посмотрел все. В такой массе, конечно, трудно отметить имена. Но общее впечатление есть, и я буду высказывать его лицам, которых повидаю: художники во второстепенных залах (круговой балкон) нисколько не ниже остальных — даже, пожалуй, интереснее, и следующий раз я, пожалуй, начну с них. В Societe Nationale des Beaux Arts[1791] я не нашел ни одного портрета в тогах, мундирах с иконостасом на груди, но здесь их было довольно много. Знак обуржуазивания салона или же «personnalites»[1792] не брезгуют более «независимыми»? Много также божественных сюжетов, выполненных с банальностью, превосходящей стиль Saint-Sulpice.[1793]
Деление на категории довольно смешно и лишено всякой логики: перепутаны техника (например, кубисты, экспрессионисты) и психология творчества (например, импрессионисты, реалисты) и т. д. Получаются несообразности: например, Чистовский, Клестова и их ученик (?) с тщательно выписанными ими вполне реальными предметами зачислены в неоклассики, а некто, изображающий восторженную девицу в беседе с ангелом на кресте, — в реалисты… Улин выставил портрет Кровопускова, неплохо, но банально сделанный, и, как всегда, нелепую картину: на нереальном пляже однокрылый идиот висит головой вниз в трех метрах над песком; другое крыло рассыпается белыми пятнами; Икар, надо думать. Фотинский выставил неплохой городской пейзаж — вернее, крыши деревни на Dordogne, и очень хороший детский портрет. Eekman: узнаю его издали по манере, по желтым оттенкам и безобразию лиц. А Fougeron так и не нашел.[1794]
Смотрел, и с каким глубоким волнением, чудесный советский фильм «Мать».[1795] Для меня этот фильм, как и роман Горького, говорит очень много. Ведь это и мое прошлое, я знал эту жизнь, участвовал в ней, знал даже вот этого самого Павла Власова, знал и пропагандистку Софью из романа (Елену Стасову). Для меня это далекое прошлое живо, как будто было вчера. В фильме все воспроизведено с очень большой точностью и любовью и играют все, особенно Марецкая — мать, изумительно. В публике оказались два католических священника. Оба были глубоко взволнованы, и один из них даже плакал.[1796]
Письмо от Нины Ивановны, отправленное из Москвы 18 июля и носящее штемпель московской почты от 24 июля. Уехала она в середине января и только сейчас удосужилась мне написать. Рассказывает подробно о своей жизни в Москве. Николай Лаврентьевич очень слаб и все более слабеет. Ей пришлось пережить много затруднений, но как будто в смысле работы она устроена в Министерстве культуры и получает 1500 р. в месяц. Хворала воспалением легких и плевритом; в восторге от больниц, врачей и лечения. Откармливается и даже стала лакомкой после всех здешних скитаний, голодовок. Но перспективы очень мрачные, неотвратимо мрачные: переживать угасание близкого человека.[1797]
Визит M. Beres, нового владельца фирмы Hermann et Cie. Человек лет пятидесяти, слегка семитического типа. Я заподозрил было, что он — из испанской Америки, но, оказывается, мать его — из России, и сам он понимает русский язык. Он приобрел у наследников фирму, издательство и книжный фонд: собирается лететь на собственных крыльях. Книжное дело знает, но к науке не имеет никакого отношения: «Я сейчас обхожу наиболее видных авторов, печатавшихся у нас, и вы — один из первых». Этот комплимент удивил меня, и я не понимаю, кто мог так плохо его информировать, но пусть, раз ему так хочется. Мы с ним разговаривали часа три. Он не собирается воссоздавать секции с директорами: предпочитает иметь достойных доверия консультантов. Что касается до меня, то он предложил мне издать мою ближайшую книгу, на что я согласился, и просил разрешения советоваться со мной; расстались друзьями.[1798]
Навестил Алексеевского. У него, конечно, ничего нового. Толковали о советском статистическом сборнике. Некоторые цифры кажутся невероятными,
