Ну что; действительно приятный; ощущение, что мягко, как перо, туда-сюда-туда-сюда, летишь вниз (судя по легкому потряхиванию – параплан?), но при этом в ушах шум моря, в ноздрях запах йода и по всему телу ощущение теплого песка; странное, щекотно и очень расслабляюще действует, микс прекрасный, немножко жарко, правда, – и, скатав доигравший бион, я чувствую, что под футболкой вспотел.
– Ничего, клево.
– А! Ты понимаешь, что это?
– Ну, море, песок и параплан? То есть пляж плюс параплан?
– Не, это не пара, это аттракцион такой в «Диснейленде», типа как параплан, только не с джета, конечно, а просто на столбах привязан; я сам мотался в Зеленоград записывать, чтобы чисто все было.
– И море искусственное там же, в «Диснее», в Зеленограде?
– Да, я в один день записал. Сам придумал. Ты понимаешь, в чем трюк?
– A есть трюк?
– Ну бля! Трюк в том, что я сам вычислил: ощущение от теплого песка сильнее будет как бы, чем от встречного ветра, сечешь? Оно на миксе перекроет одно другое. Почему миксы трудно так? Потому что все плохо перекрывается, получается намешано всякого говна и мозгу тяжело, а весь класс – это рассчитывать, что чем перекроется. Я знаешь когда это понял? Когда про чесание читал. Ученые выяснили давно, что от чесания – ну, вот от того, что ты чешешь рукой, да? – зуд не должен проходить, ничего же типа не меняется, – но это тот случай, когда более сильный сигнал из определенной точки тела заглушает более слабый, и мозг его игнорит. Я тогда понял, что с миксами вот именно так и есть; но надо очень аккуратно, ну типа не забивать там ощущение холода ударом кувалды по голове, а осторожно подгонять, чуть-чуть сильнее и чуть-чуть слабее, понимаешь?
Крут.
– Хочешь еще один? Он вообще охуенный, но он подольше, он минут на двенадцать.
– Может, ты мне его с собой дашь? Я дома его покатаю. Я с тобой поговорить хочу, узнать, как ты, я тебя два месяца не видел, а ты – маньяк, ты вообще, кроме миксов, хоть что-нибудь делаешь?
– Ни хрена себе! Я за эти два месяца шесть раз в Турине был!
– У Лопелло?
– И еще одного клиента он мне привел, ничего такая студия, два зала, делают зоо, причем, знаешь, почти без людей, типа, кошки, собачки; один раз двух крокодилов записали!
– А это разве чилли?
– A то! Они ж держат животных в неволе и стимуляторы им дают; это уже лет восемь как запрещено, зеленые всех поимели после тех трех попугаев.
– А, да, помню. Мы тогда хуели просто от этой истории.
– Ну вот. Теперь чилли. Короче, я тут намотался в Турин по самое не хочу. Но теперь бабки есть, две недели никуда не поеду. Я уеду на дачу завтра, ты хорошо это, что пришел. Я тебя увижу уже знаешь когда? У Райки на дне рожденья, я вот на него вернусь.
– А она отмечает в Москве?
– Да, снимает, знаешь, какой-то древний домик на площади Восстания, два этажа, дикая развалюха, говорит, но однажды она там как-то особо удачно потрахалась – какое-то что-то среди бела дня, ну, Райка, что-то такое, ты знаешь.
– О да.
Райка – это такая история, что у меня при одном воспоминании начинает побаливать прокушенное ею пять лет назад правое плечо. Райка – это да, Райка – это да.
– И что ты там на даче будешь делать?
– Aaaa! – (Палец поднимает кверху и смотрит, как мудрый бибизян, хитрый и лукавый.) – У меня сейчас такое получается, что ты себе даже не представляешь! Я чего, говорю тебе, бледный? Я до четырех утра парился с одной штукой, но надо туда ехать, там у меня техника получше, я там смогу добить уже все.
– Маньяк.
– А хули!
– Скажи мне хоть, что не химия.
– Не, слушай, нет; я один раз купил у этих чуваков, которые Виталика взяли, кокс – блядь, мне чуть нос не разорвало, я не хочу больше, все.
– Его в нос засыпают?
– Втягивают полосочкой.
– Говно какое.
– Я тебе говорю, пиздец. Нет, химия – это я не могу, это на хуй; ну, то есть, я понимаю, как это охуенно и что можно понять из нее и все такое, но
