нам с ней. Я понимаю, что тебе может быть нужно взять в долг, но это не ко мне.
Ух, какое у него лицо стало. Бедный.
Глава 63
Вообще-то Щ понимал, что не надо бы этого делать, потому что как ни старайся, а на нее все равно капает иногда водой (носок – шорох – носок) и может, не дай бог, закоротить или еще что-нибудь – но так это было трогательно и так восхитительно, что удержаться у Щ не было никаких сил – и он играл с Пылесосом в одну и ту же игру все то время, пока лежал в джакузи: кидал носок подальше, смотрел, как Пылесос, виляя механической попой и подволакивая левую заднюю лапу (вот опять она шуршит по стеклянным кирпичам подсвеченного, подогретого пола – ничего не удалось с этим сделать ни самому Щ, ни технику из «Сименса», выпучившему глаза на такую реликвию и собравшему пол-отдела посмотреть на Пылесоса вблизи), волок неровно прикушенный носок назад, к Щ. Щ сполз поглубже в воду и смотрел на собаку сквозь прозрачную стенку джакузи; толстое стекло то утягивало псу бока до состояния песочных часов, то, наоборот, раздувало механическое тельце в неравнобокий контур. Вода почти остыла, но Щ поклялся себе не вылезать из ванны, пока не добьет том (носок – шорох – носок), и теперь надо было выпрямиться, сесть, дотянуться до пульта на полочке, пустить воду погорячей – но не было сил, и Щ лежал и тихо мерз, листая страницы, понимая уже, что ничего не найдет. Сваленные у ванны шесть или семь книг – два тома переписки Годоли и Беделюкса, еще какой-то Беделюкс отдельно и сборники статей, выпущенные ИБИСТом в последние три или четыре года, – все были о биомиксинге и все так жестко молчали на тему, интересующую сейчас Щ, – вернее, на единственую тему, интересующую Щ в последний месяц, – что потихоньку Щ (носок – шорох – носок) начал верить в то, что представлялось правдой с самого начала: кажется, никто раньше, кажется, он первый. Четыре сета, и раньше ничего подобного, страшно, страшно – но так захлестывает азартом, так поднимается в груди… Четыре сета с… с чем?
Почему-то мысль эта совершенно не наполняла Щ живительной бодростью, и даже драйв, с которым всегда игрался в такие игры, относительно поулегся; вчера, когда собрался ехать на дачу, вдруг понял, что оттягивает и оттягивает отъезд нарочно уже несколько дней, что не хочет – или, может быть, боится, непонятно. Тогда поклялся себе, что в эти выходные ничего не будет записывать и не станет пытаться повторить те результаты, а только привезет с собой кучу книжек, отключит комм (носок – шорох – носок) и будет читать, и постарается найти хоть какие-нибудь упоминания, хоть близко что- нибудь найти к происходящему, хоть частично понять, что это и с чем едят… И Пылесоса возьмет с собой, пусть шуршит и пыхтит, а то один шум дождя и урчание отопления – с ума сойдешь, подумал Щ и не стал отключать Пылесоса на время поездки, а только замотал его курткой, чтобы не промок до машины, и Пылесос, как живая собака, все понимал, сидел смирно.
(Носок – шорох – носок.) Черт, надо перестать все-таки на него капать, но держать все время руку снаружи и не мочить – рука замерзает, и книжку тоже удерживать неудобно, ладно ИБИСТовские сборники новые и на непромокайке, но Годоли, которого/ую вот сейчас держит, не хотелось бы совсем уронить в воду. Кинул опять носок, но остановил Пылесоса на полдороге, подозвал поближе (клацанием или цоканьем языка; а пальцами щелкнуть – «ну, ступай, ступай»), погладил теплую (не должна, кстати, быть теплой, опять сильно нагревается вентилятор, черт, надо сегодня разобрать и посмотреть, казалось же – все заменил, что такое?) пластиковую голову, почесал неживое ухо, опять поклацал, Пылесос полез на книги, переваливаясь на плохо гнущихся лапах, встал поближе. На красной лампочке глаза осела желтая нитка от полотенца, Щ хотел снять и на секунду замер, не зная, как полезть животному в глаз, чтобы не сделать больно, и понял, что совсем с ума, кажется, сошел, и тщательно протер лампочку большим пальцем. Пылесос повилял хвостом, задел пульт, грохнул об пол, Щ недовольно цокнул языком, Пылесос, которому велели, стало быть, подойти поближе, радостно прыгнул вперед с тихим металлическим цоканьем, плеснула вода, треснуло, зашипело, на мгновение Щ стало очень, очень, очень больно в груди, что-то захотело лопнуть – и лопнуло, – но Щ успел подумать, чувствуя, как разжимается уже неживая рука, что книга все-таки намокнет.
Глава 64
и хор подхватывает:
и на самом деле после вчерашнего уже не так, знаете ли, Афелия твердо уверена, что она star, – а что она lucky – так это ощущение вообще, извините, сейчас выблевалось куда-то, и чем знакомее становится округлый и неприятно замкнутый ландшафт унитаза, тем труднее сохранять ощущение lucky, что ни говори. Черт бы побрал старые песенки, и без них все плохо, так плохо, а они, с прилипчивыми их простенькими мелодиями, с незатейливыми идиотскими словами, так въедаются в мозг, что разбить бы комм в машине, по которому их крутят последний месяц по восемь раз в день – «ретро, ретро…» A между прочим, половина третьего, и уже пришлось позвонить Вупи и сказать ей, что – черт, но не поедет никак сниматься с женихом и невестой, потому что не может отойти от уни… уээээ!
Ну, положим, не плачет, не будет плакать, обещала себе сегодня не плакать и даже утром, когда проснулась и повела головой по подушке и сразу же почувствовала не только разнимающую мозг надвое боль в висках, но и густую, как помои, волну тошноты, идущую как-то от пяток к горлу, неудержимую, – уже тогда так захотелось плакать! – сразу решила – никакого плакать, а что ресницы сейчас слипшиеся – так это потому, что от рвоты глаза слезятся, и от головной боли тоже, от рвоты боль усиливается, от боли еще сильнее тошнит, о господи, умру, умру тут сегодня, не отходя от этого унитаза, да что за слабость?! Такие планы были на день, такие планы – в два надо было ехать фотографироваться с Вуп и Алекси, вчера до двух часов ночи по комму меряли на него пиджак – вроде все
