Лицо её было спокойно, но взгляд, прямой и серьёзный, был направлен в лицо собеседника. Сердце её заколотилось; она поняла, что они случайно натолкнулись на ту самую тему, которой так упорно избегали всё это время. Как если во время прогулки тропинка из весёлой рощи вдруг резко выводит к обрыву и от неожиданности человек останавливается как вкопанный, не решаясь ни идти дальше, ни вернуться.
Он молчал, но и глаз не отводил. Их взгляды напряжённо застыли, как скрестившиеся шпаги двух противников.
– Почему же ты думаешь, что я не смогу напомнить тебе об этом, если понадобится?
– Потому что ты уедешь в Париж.
– Уеду. – И после паузы: – Но ты могла бы уехать со мной.
Марта молчала, только чуть шире раскрывшиеся глаза выдавали её волнение. Мысли вихрем проносились в голове. Всё так просто? Значит, он и в самом деле хочет, чтобы она уехала с ним, и никакие сложности не пугают его? Давно ли он это решил? Он не видит препятствий или не считает их таковыми? Сама она, даже осознавая всю силу своих чувств к новому мужчине, боялась всерьёз думать, сможет ли решиться изменить свою жизнь, если он спросит об этом, – а всё, оказывается, так просто? Не надо бороться, страдать, преодолевать трудности; мучиться неопределённостью и сомнениями? Всё так просто! У неё даже промелькнула едва уловимая тень разочарования. И всё же она неуверенно улыбнулась:
– Ты хочешь, чтобы я уехала с тобой?
– А ты действительно могла бы уехать?
Если бы перед этим кто-то спросил Марту, какой ответ она даст на подобное предложение, она честно ответила бы, что не знает. Ведь, мысля логически, она бы рассудила, что вся её жизнь – семья и дом, родители, работа и друзья – была в родном городе. Только, по большому счёту, основную ценность для неё представляли лишь муж и сын; всё же прочее было поверхностно и, следовательно, заменяемо. Случись ей, как женам военных или дипломатов, сейчас переезжать с семьёй на несколько лет в другой город или страну, ей бы и в голову не пришло, что вся её жизнь – в Москве. Нет, как и у большинства людей, дом её был там, где были самые дорогие ей люди. И сейчас их снова было только двое: мужчина, которые звал уехать с ним, и сын, которого можно было бы увезти с собой.
Но ни о чём подобном она не думала. Ей казалось, что, принимая предложение Марка, она откажется от всего. Марта не понимала: несмотря на то, что переезд сопряжён с известными психологическими сложностями, главное – является ли он шагом навстречу одиночеству или, напротив, навстречу предполагаемому счастью. А сердце её, как ни банально это звучит, уже было отдано человеку, без которого и сама её жизнь становилась немыслима. И она тихо произнесла:
– Но у меня – семья…
Марк отвёл глаза, усмехнулся:
– Ты и в самом деле полагаешь, что этот мещанин, твой муж – всё, чего ты заслуживаешь? Нет, не пойми меня неверно, я ничего не имею против мещанства, дело вовсе не в этом; дело – в его отношении к тебе, в том, как он тебя воспринимает. Не сомневаюсь, что, выходя замуж, ты души в нём не чаяла и, конечно, была ещё в том возрасте, когда мало кто способен хотя бы мало-мальски разбираться в людях. Но неужели ты по-прежнему слепа? Неужели не видишь, что он – всего-навсего эгоист, которого интересуют исключительно собственный комфорт и желания?
Марта, замерев, слушала, не веря своим ушам. Откуда он всё это знает? А француз спокойно продолжал:
– Ты, вероятно, спрашиваешь себя, откуда я могу это знать и, весьма возможно, даже негодуешь, полагая, что я ошибаюсь. Так вот, уверяю тебя: не ошибаюсь. Я уже не раз говорил, что моя профессия научила меня как наблюдательности в целом, так и пониманию человеческой природы, в частности. А может, это во мне от природы – впрочем, неважно. И мне не нужно много времени, чтобы понять, кто что из себя представляет. Как правило, достаточно услышать, что и как человек говорит, взглянуть на его манеры и жесты; заметить шутки, которым он смеётся, а на какие – обижается… Так вот, Борис – так, кажется, его зовут? – классический образчик ограниченного шовиниста… кстати, шовинизм вообще возможен только вкупе с ограниченностью, но это так, к слову.
Первым побуждением Марты было, негодуя, запретить ему высказываться в подобном тоне о её муже. В конце концов, по какому праву? Но на ум тут же пришли все те слова и поступки, которые – она понимала – характеризовали Бориса именно теми словами, что употребил художник. Эти его вечные высказывания в духе «женщина – друг человека», замшелые шутки на тему женской логики, суждения о профессиональных успехах слабой половины исключительно как о результате несостоятельности в личной жизни. И в довершении картины – тёмными, зловещими тенями всколыхнулись все недавние подозрения о неверности мужа. А Марк, всё с той же лёгкой усмешкой и глядя ей прямо в глаза, как раз произносил:
– Он из тех, кто считает, что мужественность определяется количеством самок, которых удалось завалить. И уж тем более ему и в голову не приходит, что измена – это не только тот случай, когда жена поймала с поличным. – И, видя, как изменилась Марта в лице, обеими ладонями взял её за плечи: – После работы он ведь редко идёт сразу домой? И ты никогда не можешь с уверенностью сказать, где он и с кем? И – извини, если это бестактно – секс у вас уже давно стал нечастым праздником?
Марта отвела глаза, высвободилась из объятий. Зачем он всё это говорит? Ей вдруг стало как-то неловко, и она затруднилась бы объяснить – отчего. То ли оттого, что кто-то был нелестного мнения о её выборе, то ли факт, что со стороны её семейная жизнь выглядит не так, как ей самой хотелось бы, то ли само осознание справедливости суждения о её супруге привело её в полное замешательство. Марта, было, открыла рот, чтобы возразить, но внезапно
