изменах мужа почти не причинило ей боли, – так, обида, что старалась быть хорошей женой для мужчины, который в это время упивался чьим-то телом. И, конечно, подумала о том, что сейчас, когда она сама встретила другого человека, смысла в том, чтобы делать без любви что-то для того, кто и тебя не любит, она не может найти.
Она смотрела на мужа, понимая, что если начнёт сейчас всё это объяснять, они увязнут в спорах, выясняя, кто виноват и кто что кому должен; что он станет давить на неё, вынуждая признать себя виновницей всего, заставляя забыть о его собственных грехах, и всё, что она получит в итоге – осознание своего ничтожества, никчёмности и необходимости продолжать жить так, как этого хочет её муж. Но рано или поздно они всё равно придут к расставанию, так что лучше пусть это произойдёт спокойно, не отравляя потом воспоминания друг о друге ещё и той грязью, которая неизбежно польётся, начни они всё это обсуждать.
И она сказала только:
– Борис, давай не будем ссориться. Всё равно всё уже случилось. Лучше просто признаем очевидное.
Вдруг послышался звон бьющегося стекла и Мишин возглас. Позабыв о муже, Марта устремилась в гостиную. Сын с испуганно-растерянным лицом стоял рядом с разбитой вдребезги ёлочной игрушкой, которую он, видимо, случайно снял с нижней ветки, рассматривая. Марта подумала, что почти такой же вид только что был у отца этого ребёнка, что Миша – их сын, которого она собирается лишить отца, и что ничего ещё не потеряно, не сказано и по-прежнему можно свести разговор к усталости и нервам.
Она бросилась к Мише, убедилась, что тот не поранился, стала собирать осколки.
– Мамочка, прости, я нечаянно, – лепетал Миша.
– Всё хорошо, родной, – она улыбнулась, давая понять, что не сердится.
Борис стоял в дверном проёме. Удостоверившись, что пострадавших нет, и что жена, как обычно, уже восстанавливает status quo, он ушёл. И Марта, проводив его взглядом, поняла, что была права, не став объяснять мужу, что же всё-таки не так в их семейной жизни.
19
Кубики льда медленно таяли на толстом дне пустого стакана. Борис рассеянно наблюдал, как бывшие ещё полчаса назад ровными и гладкими, они истекают водой и становятся похожи на остовы давно затонувших кораблей. Он подумал, что, наверное, слишком быстро выпил виски, хотел налить ещё, но вставать было лень. Напротив дивана, на котором он сидел в одиночестве, как обычно, мельтешил картинками телевизор; Борис перевёл было на него глаза, но сосредоточиться на происходящем на экране ему так и не удалось. Машинально он снова взял с журнального столика стакан, увидел, что тот пуст, и поставил обратно.
Бесцельным взглядом он обвёл гостиную. Почти механически отметил, что всё ещё стоявшая в углу ёлка слегка покосилась в удерживающей её подставке, и это усилило подступившее впервые в жизни чувство собственного одиночества и заброшенности – как эта никому не нужная новогодняя ёлка. Все праздники уже давно прошли, отзвучали поздравления, отгремели салюты, а она так и осталась каким-то нелепым артефактом.
В тот вечер, когда жена заговорила об их чувствах и отношениях, – собственно, как он теперь понимал, она лишь вслух подытожила свои размышления, – он не поверил, что Марта могла говорить всерьёз. Убедившись, что дело не в том, что жене вдруг стало известно о каком-то из его романов, он успокоился. Без малого десять лет спокойного супружества – о каких «любишь – не любишь» может идти речь? Что ж, женщинам это так свойственно – рассуждать о своих чувствах, о чувствах своего мужчины; они, бедняги, придают всему этому такое значение! Ну да что с них взять… Наверное, и Марте вдруг стало не хватать всей этой чепухи, которую принято называть «романтикой» – еда при свечах, прогулки, беседы о всякой ерунде. И, мысленно пожав плечами, он решил, что на праздниках обязательно найдёт время сходить с ней вдвоём в какой-нибудь уютный ресторанчик, – в конце концов, почему бы и нет, он ведь ходит в рестораны с друзьями или женщинами, можно подарить подобное развлечение и жене. Он даже не сомневался, что те две короткие фразы, произнесённые женой, не имели под собой ничего существенного.
В том, что он ошибся, Борису пришлось убедиться в тот же вечер, когда Марта осталась спать на диване в детской. Подобный поворот дела застал его врасплох; Борис даже не решился на откровенную беседу с взбунтовавшейся ни с того ни с сего женой.
И в одночасье всё переменилось. Марта, вроде бы, точно так же приходила после работы домой, отводила в сад и забирала Мишу, что-то готовила, что-то мыла или убирала. Но в то же время её присутствие в квартире совершенно перестало ощущаться. На мужа она не поднимала глаз и не заговаривала с ним; его больше не ждали заботливо накрытый стол с его любимыми блюдами, тщательно выглаженная одежда в шкафу, свежая постель в спальне. Вся она, вся её личность словно спрятались в некий невидимый, но очень прочный кокон.
А Борис, с присущим ему эгоизмом, вместо того чтобы попытаться поговорить с женой и хотя бы выяснить, что же всё-таки происходит, встал в позу обиженного ребёнка. Приходя домой, он, насупившись, молчал, раздражённо швыряя посуду в раковину или вещи – на диван. А то и вовсе возвращался, когда все уже спали.
Если бы его спросили, чего он ждёт, он вряд ли смог бы ответить вразумительно. Он искренне считал, что с ним обходятся несправедливо, а задуматься о том, нет ли в чём-то его вины, ему и в голову не приходило.
А дальше события развивались как в дурном сне. За несколько дней до Нового года, придя домой, вместо голосов жены и сына и горячего ужина он обнаружил безмолвную квартиру и холодную кухонную плиту. Марта подала на развод, и они с Мишей переехали к её родителям.
