не спешит. И, по большому счёту, так оно и есть. Знаешь, когда я был, например, в Лондоне, – продолжал Марк, – я вышел утром из гостиницы, чтобы погулять по городу. Мне хотелось как обычно не спеша посмотреть город, почувствовать его, понять. И что ты думаешь? Очень быстро у меня возникло ощущение потерянности. Все куда-то торопились, у всех был очень занятой, озабоченный вид. Люди в деловой одежде с кофе «на вынос» в руках говорили друг с другом с очень серьёзным видом. Никто не сидел просто так, без дела. Складывалось впечатление, что все заняты ужасно важными делами. Довольно быстро я и сам стал казаться себе каким-то бездельником, который болтается по улицам, вместо того, чтобы, как все, заняться чем-то полезным», – засмеялся он.
И в продолжение разговора Марк сказал тогда:
«Жизнь, конечно, меняется. И Париж сейчас – не такой, каким был в рассказах моей Агаты или в восьмидесятые, когда я с ним познакомился, и даже не такой, как в последние годы ушедшего века. Стираются границы – государственные, а с ними, постепенно – и культурные.
Но тем не менее, пока ещё и Париж, и Франция остаются собой. Здесь по-прежнему – и лучшие вина, и сыры, и ракушки; и по-прежнему люди это любят и ценят. Но и это не главное. Здесь всё так же живёт и развивается искусство. Здесь оно по-прежнему, как мало где ещё в мире, в цене». – После этих слов Марк замолчал, о чём-то задумался. Они как раз тогда сидели за столиком в кафе, Марк сделал глоток из бокала с белым вином, машинально посмотрел сквозь него на свет. А Марта – на него, глазами, полными любви.
Он многому научил её за те три года, что они прожили вместе. И это касалось не только образа жизни, который, безусловно, стал другим. Уже после расставания она, вспоминая второго мужа, сквозь пелену горечи и боли не могла не осознавать, как многое вокруг изменилось лишь благодаря ему, – и дело, разумеется, было не в переезде в Париж как таковом.
Он научил её смотреть вокруг себя – и всё видеть: и оттенки зелени, и разноцветные тени, и осколки радуг в дождевых каплях или утренней росе. Он научил её по-новому ощущать и вкус холодной воды или свежего кофе, и шершавую бумагу, в которую завёрнуты покупки, и гладкий шёлк шарфов, что он дарил ей, – непременного аксессуара настоящей парижанки. Всё то, из чего состоит повседневность, перестало быть однообразным фоном, но стало самой её многогранной сущностью.
Но самое главное – он научил её любить себя. Воспринимать себя саму не только лишь как дочь, жену, мать, но и – в первую очередь – как личность; со своими достоинствами и недостатками, потребностями и желаниями. И он научил её чувствовать себя женщиной – красивой, привлекательной, желанной. Она сама поражалась тому, насколько изменилась: от причёски и манеры одеваться до жестов и походки. Порой Марта так жалела, что этого не случилось с ней раньше. Впрочем, она тут же начинала думать о том, что, пожалуй, в той жизни, жизни «до Марка», она бы не знала, что со всем этим делать.
Марта зашла в булочную, с удовольствием вдохнула запах свежего хлеба. Ей вдруг почему-то вспомнилось, как раньше она наспех хватала в супермаркете упаковку нарезанного батона. Купила багет и несколько янтарных круассанов – они с Мишей их просто обожали. Взяла пакеты со своими ароматными сокровищами двумя руками, как букет цветов и, не отдавая себе отчёта в том, что улыбается, вышла на улицу.
Идти до дома ей было не больше десяти минут, но Марте захотелось чуть-чуть прогуляться, и она решила вернуться кружным путём. Свернула в один переулок, затем – в другой. Ей по-прежнему нравилось изучать Париж – каждую его частичку, каждую клеточку. Вот и сейчас она заметила, как неподалёку из открытой двери на улицу выносили вёдра с букетами, – оказывается, здесь была цветочная лавка, а она и не знала, хоть и жила в каких-то паре кварталов отсюда.
Марта приблизилась к магазинчику.
– Доброе утро, мадам, – приветливо поздоровался служащий, продолжая свою работу.
– Доброе утро. – Марта не отрывала глаз от пёстрых соцветий. Цветы никогда не оставляли её равнодушной. Вот и сейчас она с упоением любовалась хрустящими тюльпанами, шелковистыми розами, нежными ирисами – да чего там только не было в этот занимавшийся весенний день!
– Что-то желаете? – служащий оторвался от выставления ценников.
Она, было, начала вежливо качать головой, собираясь сказать что-то вроде «я только смотрю», но все они, эти цветы, собранные в букеты или просто стоящие охапками, были так великолепны, так восхитительно свежи, они так подходили к этому солнечному утру, что Марта не удержалась и произнесла:
– Да, пожалуйста.
Она выбрала букет розовых пионов. Их полные, упругие головки источали нежный аромат.
– Они так прекрасны!
– Как и вы, мадам! – И в тоне продавца не было и тени неискренности.
Она так и шла до самого дома, обнимая двумя руками свои душистые пакеты, вдыхая их запах вперемешку с утренним воздухом и улыбаясь, сама не понимая – чему.
2
Итак, они всё-таки остались в Париже.
Порой Марте казалось, что этот выбор был очевидным с самого начала; порой – что решение явилось совсем не простым. В Москве, куда она тогда сбежала в надежде вернуть душевное равновесие, зажив прежней, привычной жизнью, ей, как и Мише, оказалось не по себе. Уклад, который издалека
