Таня как подкошенная рухнула на колени рядом с кроватью. Целовала ее руки, пытаясь согреть. Но руки бабушки были холодны как лед, а глаза закрыты. Щеки ее покрывала восковая бледность – признак страшного странствия в другой из миров.
– Она умерла почти сразу, как только ты вчера ушла. Очень тихо. На минутку пришла в сознание. Глаза ее были открыты, она посмотрела на меня, не узнавая, и тихонько так прошептала: «Таня…» Потом глянула, словно пытаясь понять, ты это или нет, вздохнула и вытянулась. Я священника из соседней церкви позвала. Он ее отпел. Потом мы ее переодели. Тихо так, спокойно умерла. Тебя звала. Любила она тебя, больше всего на свете…
Эта жуткая ночь жестоких потерь заканчивалась такой страшной потерей, по сравнению с которой все остальное казалось незначительным, не существующим. Таня очень хотела потерять сознание и отключиться от этой черной боли, но не могла. Она оставалась жить дальше – с разбитым сердцем и вдруг рухнувшим миром, состоящим только из мучительной боли. Боли, которую, как живое существо, она вечно будет обречена носить с собой.
Второе Христианское кладбище было занесено снегом. Возле могилы стояли Таня, Лиза и старенький священник кладбищенской церкви. Шел снег. Лиза поддерживала Таню за плечи. Она все боялась, что Таня упадет.
С того момента, как Таня вошла в квартиру и узнала, что бабушка умерла, она не проронила ни единого слова. Слезы ее высохли, под глазами запеклись черные круги, а мука, терзающая ее, была намного больше, чем способно выдержать человеческое сердце. Но, несмотря на эту муку, Таня оставалась жива.
Снег, влажный мартовский снег, падая на землю, превращался в жидкую грязь, непролитыми слезами застывал на щеках Тани. Старенький священник бубнил молитву, слова которой, не коснувшись сердца, исчезали из Таниной души.
Над кладбищенской стеной появился черный дым. Двое могильщиков, которые должны были закапывать гроб в мерзлую землю, тихонько переговаривались между собой.
– Японец начинает за штурм тюрьмы. Будет грандиозный шухер! Говорят, там собрались отряды. Как вошь на мыло фордабычаться!
– Костры жгут… За дым видишь?
– Какие костры? Ша! Слышишь! Палят из пушки. У них и за пушки есть. Тюремные стены крепкие.
– Не выдержат. Японец сказал за то, что тюрьму возьмет, значит, возьмет. Такая заваруха будет. Вырванные годы!
Против желания Таня внимательно прислушалась к их словам. Дым над кладбищенской стеной поднимался все выше, становился все гуще.
Священник закончил. Комья мерзлой земли, падая на крышку гроба, издавали самый страшный на земле звук. Лиза тихонько плакала, как ребенок, размазывая по щекам слезы.
Расплатившись с могильщиками, Таня быстро пошла к выходу с кладбища. Обернувшись к Лизе, она требовательно произнесла:
– Поезжай домой. Жди меня там.
– А ты?
– Мне надо побыть одной.
Лиза послушалась, и вскоре ее тоненькая фигурка скрылась из глаз. Таня глубоко вдохнула холодный воздух. Ей вдруг показалось, что по пустынной аллее кладбища бабушка идет рядом с ней. Видение было коротким. Таня не плакала.
Она точно знала, что не станет молиться. Ее омертвевшую душу грызла страшная мысль. Мысль, которая зрела давно. Бога нет. Никакого Бога нет. Есть только хаос, бессмысленный и жестокий.
Пусть – хаос. Она не сдастся. Она будет бороться с этим хаосом, будет жить. Как – еще не знает, но обязательно будет.
Гордо распрямив плечи, Таня пошла по направлению к тюрьме, откуда доносились крики и выстрелы…
