Пьеру очень полюбилась эта скала; он частенько взбирался на нее, вставляя длинные шесты в расселины, и таким образом полз вверх и добирался туда, где были маленькие выемки, куда можно поставить ногу, или же взбирался по ветвям соседних деревьев и затем спускался вниз на выпуклую, как лоб, вершину с помощью гибких ветвей. Но никогда не был он столь бесстрашен – или, вернее, столь безрассудно глуп, быть может, – чтобы начать подъем на скалу с земли по обманчиво удобному высокому краю, ибо тогда возникла бы реальная угроза, что Скала Ужаса рухнет навеки.
В тот день Пьер подошел к скале медленным шагом, словно по воле какого-то своего фаталистического порыва, и, устремив на сей исполинский камень решительный взгляд, он бросился на прошлогодние палые листья и прополз на то опасное место, над коим скала нависала всем своим весом. Он не промолвил ни слова – его обуревали чувства, невыразимые словами. Но мало-помалу они стали уступать место все более ясным мыслям, пока наконец до угрожающей и зловещей Скалы Ужаса не донеслись отчетливо слова Пьера:
– Если несказанные страдания когда-нибудь вышибут меня из седла, словно зеленого юнца; если они, когда я дам нерушимое обещание следовать добродетели и правде, сделают меня дрожащим, недоверчивым рабом; если жизнь возложит на меня бремя, которое я буду не в силах нести, не выказывая постыдного раздражения; если все наши поступки и впрямь предопределены свыше, а мы сами – русские крепостные под властью рока; если незримые дьяволы хихикают над нами в то время, когда мы ведем благородную борьбу; если жизнь на самом-то деле не более чем обманчивый сон, а добродетель и все благословения столь же бессмысленны и конечны, как полночное пьяное веселье; если родная мать пожертвует мной во имя долга; и если сам долг не более чем иллюзия, а любые человеческие поступки допустимы и безнаказанны, – тогда ты, о Молчаливая Скала, раздави меня! Годы ты ждала; и если мир таков, не жди более, ибо что можно сокрушить вернее всего, как не того, кто лежит здесь, обращаясь к тебе с мольбой?
Легкокрылая птица, разливаясь песней, слетела вниз на неподвижную и стоящую с вековой несокрушимостью Скалу Ужаса и жизнерадостно чирикнула, словно обращаясь к Пьеру. Ветви деревьев склонились, затрепетали под порывами внезапного налетевшего теплого ветра; и Пьер медленно выбрался ползком из-под каменной громады, и поднялся на ноги, и принял высокомерный вид, словно никому ничего не должен, да и пустился снова в свой безотрадный путь.
В дни ранней юности, будучи во власти воспламеняющего мечты, раздумчивого настроения, Пьер нарек удивительную скалу древним, некогда гремевшим именем Мемнона, поступивши так потому, что вспомнил о некоем диве с египетских берегов, про которое толковали наперебой все, кто странствовал по Востоку. И когда в те невозвратные времена посетила его мимолетная мысль пожелать, чтоб на его могилу водрузили эту самую скалу, как гробовой камень, когда настанет ему срок отойти в мир иной, в те поры он просто уступил одному из бесчисленных прихотливых решений, что обладают привкусом мечтательной, безвредной меланхолии и столь часто приходят на ум всем поэтическим юношам. Но гораздо позднее, оказавшись в жизненных обстоятельствах, бесконечно далеких от тех, в коих он находился, живя в Седельных Лугах, Пьер вспомнил и о скале, и о своих молодых о ней размышлениях и вслед за тем – о том акте отчаяния, когда он умолял скалу раздавить его; и лишь теперь он осознал огромную важность произошедшего, а былое невольное движение его сердца, молодого в ту пору, ныне показалось ему пророческим и аллегорически подтвержденным грядущими событиями.
Но не станем больше доискиваться других и вовсе не уловимых смыслов, что пресмыкались у подножия этой колоссальной массивной скалы, скрытой от взоров простых поселян, однако обнаруженной Пьером, который разглядел Скалу Мемнона в ее чертах. Мемнон же был полубог, любимый сын Эос и царя Египта, который, взойдя на царский престол, с романтическим безрассудством бросился на защиту одной из сторон праведного дела, а там встретился в битве с сильнейшим противником и принял от него мальчишескую и в высшей степени печальную смерть под стенами Трои. Его убитые горем соратники возвели монумент в Египте, чтобы почтить память о его ранней кончине[100]. И с той поры на каждом рассвете, чуть только согреет безутешная Аврора своими лучами статую, как она начинает издавать печальные, надорванные стоны, словно то струны арфы, что порвались от чрезмерного натяжения.
Безбрежное море скорби открывается взору в этой истории. Ибо сей печальный миф повествует нам о воплощенном гамлетизме античного мира, о гамлетизме, что произнес три тысячи лет назад: «Цветы добродетели пали под серпом редчайшего несчастия». И английская трагедия есть не что иное, как египетский миф о Мемноне, что преобразился под пером Монтеня и приобрел современный характер, ибо, будучи простым смертным, Шекспир также имел предшественников.
Подобно Колоссу Мемнона, что сохранился до наших времен, и по сей день найдутся в иных царских семьях (поскольку и Мемнон, и Гамлет были сыновьями королей) молодые люди, у коих в душе идет борьба благородных страстей, но кои всегда терпят кораблекрушение надежд, и сей меланхолический тип воплощен в данной статуе. Но сладкозвучные горестные стоны колосса Мемнона давно смолкли; ныне он онемел. Самая достойная эмблема для утвержденья, что поэзия с давних пор и освящала, и хоронила все печальные обычаи человеческой жизни, а в эпоху, что высмеивает все на свете, в эпоху бессодержательную, прозаическую и бессердечную, сладкоголосые песни Авроры задушили наши пески, что поглотили сам монумент и заставили навеки умолкнуть его погребальную песнь.
Когда в тот день Пьер блуждал по лесам, все мысли оставили его, кроме тех, что относились к Изабелл. Он пытался уплотнить мистический туман в ее рассказе до некоего четкого и понятного сюжета. Он сделал естественный вывод, что путаница, на кою она неоднократно намекала во время их беседы, то и дело увлекала ее на отступления от главного повествования; и она же в конце концов понудила Изабелл оборвать свой рассказ, оставив его в неожиданной и полной загадок неизвестности. Но вместе с тем он был уверен, что так вышло без всякого умысла с ее
