Не могу сказать точно, почему Ребекка решила втянуть меня в свои действия. Действительно ли она считала, что я могу ей помочь? Или я должна была присутствовать там лишь затем, чтобы наблюдать за ее блестящим проектом и отпустить ей грехи? Я снова и снова задавала себе вопрос: насколько искренним было ее сочувствие? Какие именно у нее были мотивы для того, чтобы вмешаться в драматическую историю семейства Польк? Быть может, она искренне считала себя той, у кого есть власть принести кому-то возмездие за грехи, что она может свершить правосудие благодаря своему разуму, своему блестящему мышлению? Быть может, те, кто рожден в привилегированной среде, иногда впадают в такие заблуждения. Но сейчас она была напугана. Вероятно, миссис Польк оказалась более закосневшей во зле, чем рассчитывала Ребекка.
— Оставь ее там еще на несколько часов, — предложила я. — Это будет наказанием для нее. В конце концов она заговорит.
— Но она не сказала ни слова, — всхлипнула Ребекка и снова прислонилась к напольному шкафчику, скрестив руки на груди. — Эта клятая баба не желает признаваться. Она просто непрошибаема. Такая же молчунья, как ее сын.
— Напои ее, — выдвинула я еще одно предложение. Когда люди пьяны, они всегда говорят то, о чем хотели умолчать.
— С ней это вряд ли сработает, — вздохнула Ребекка. — К тому же винные магазины уже закрыты. Нам нужно письменное признание. Что-то, что она не сможет отрицать впоследствии. Но она недостаточно напугана, чтобы сознаться хоть в чем-то. И я не смогу выбить признание силой. — Ребекка многозначительно посмотрела на меня. — Ты когда-нибудь кого-нибудь избивала? — спросила она, с явным усилием выговаривая слова и запинаясь.
— Нет, — ответила я, — хотя иногда представляла себе это.
— Конечно, конечно. — Она снова принялась расхаживать по кухне, отщипывая кусочки от нового ломтя хлеба и скатывая их между пальцами в маленькие шарики. В желудке у меня заурчало. — Нам нужно подумать. Как следует подумать.
Миновало несколько секунд. Потом ко мне пришло решение, такое простое и легкое, что я едва не рассмеялась. Я повернулась к своей сумочке, висящей позади меня на спинке моего стула, осторожно достала револьвер и положила на стол.
— Это — моего отца, — пояснила я, морща лицо от неудержимого желания засмеяться, хотя пыталась плотно сжимать губы, чтобы даже не улыбнуться.
— О боже, — пробормотала Ребекка, широко раскрыв глаза. Халат упал с ее плеч. Она направилась к столу; халат волочился за нею, подобно королевской мантии. — Он настоящий? — Глаза ее были стеклянными от благоговения.
— Настоящий, — подтвердила я. Ребекка протянула руку, чтобы коснуться пистолета, но я забрала его, крепко держа правой рукой. — Тебе лучше не трогать его. Он может быть заряжен, — сказала я ей, хотя полагала, что это не так. Каким образом он мог оказаться заряжен?[12] Мой отец не был настолько безумен, считала я.
— Это невероятно, — промолвила Ребекка. Но потом спросила: — Почему он у тебя? Зачем ты принесла его с собой?
Что я могла сказать? Во что она поверила бы? Я сказала правду.
— Мой отец болен, — призналась я, постучав по своему виску согнутым пальцем, — и я боюсь, что он может что-нибудь сотворить, если оставить его наедине с оружием.
Ребекка мрачно кивнула.
— Понимаю. Ты — ангел-хранитель своего отца. Спасаешь его от него самого.
— Спасаю других, — поправила я. Я не хотела, чтобы Ребекка считала меня мученицей. Я хотела быть героиней.
— Крутая девушка, — произнесла Ребекка, бросив на меня лукавый, заговорщицкий взгляд — тот же самый, который я видела в «О’Хара» несколько дней назад. — Из нас получится отличная команда, — добавила она.
Я представила нас обеих в качестве некоего дуэта нарушительниц закона: Ребекка со своим нахальством и своеобразным отношением к морали, и я со своим пустым взглядом и револьвером. Я положила оружие обратно на стол. Ребекке, похоже, очень хотелось подержать его в руках.
— Пойдем вниз, — сказала она, поднимая с пола свой халат и, сморщив нос, туго затянула пояс халата на талии. — Там грязно, — пояснила Ребекка.
Но я медлила. Если внизу действительно лежала связанная женщина, это означало, что мое время наедине с Ребеккой на исходе.
— А что, если Ли солгал? — спросила я. — Что, если он все это придумал? У него было время, чтобы выдумать вескую причину для убийства и обвинения матери. Миссис Польк может быть невиновна. Как ты думаешь?
— Эйлин. — Ребекка сурово посмотрела на меня, прижимая ладони к груди. — Если б ты только видела слезы этого мальчика, слышала этот рассказ из его собственных уст, видела, как он дрожит и плачет, ты ни на секунду не усомнилась бы в его словах. Смотри, — сказала она, кладя фотографию мистера Полька рядом с пистолетом. — Этот человек заслуживал куда худшего, чем то, что получил. Разве ты не видишь?
Я снова взглянула на снимок, на эти полуприкрытые, скошенные вбок глаза. Мертвое тело было таким странным, навевающим тревогу, что я невольно поверила — он заслужил свою кару. Верить в обратное было слишком тяжело. В те времена я готова была поверить во что угодно, лишь бы избежать столкновения со страшной действительностью. Такова молодость.
— Ладно, — кивнула я. — Ты думаешь, револьвер на нее подействует?
— Память — хитрая штука, — отозвалась Ребекка. Она чуть успокоилась, ее тревога словно бы унялась. — Миссис Польк находится в состоянии
