— Без юбочек пойдете? — засмеялся Валера и тут же, схватившись за живот, потянулся к больничному судну.
Я решительно направился к двери.
— Сандрик, ты пошел?
— Я воздухом подышать. В коридор ненадолго. Ты уж тут сам, Валерыч. Зови, если что.
Я вышел из бокса и вперился глазами в коридорное окно. На большущий пирамидальный тополь напротив сел удод и принялся голосить: «Уп-уп- уп!» Он был яркий, разноцветный: туловище — из переливающихся лиловых и бирюзовых перьев, голова светло — желтая, а крылья почти черные.
«Уп-уп-уп!» — снова некрасиво захохотал он.
«Вот надо же, такая красивая птица, а с названием и голосом не повезло», — подумал я и прямо спиной почувствовал, что дверь бокса отворилась. Я оглянулся. Ко мне, шаркая больничными шлепанцами и поправляя на ходу казенную пижаму, как скороход, несся Валера.
— Вышла! — счастливо произнес он, торжественно доставая из кармана носовой платок и разворачивая его.
На небесно-голубых клеточках сатина сияла, радуясь свету жизни, игла.
— Поздравляю, Валера! Всё, иди к Игорю Владимировичу с докладом, — сказал я. — Меня тошнит, качает, и я иду домой.
— Может, ты что-нибудь проглотил? — заботливо спросил Чебурек.
Но я, не отвечая и не оглядываясь, побежал в раздевалку. По дороге натолкнулся на Лидунчика.
— Вы где? Вас на рентгене уже сорок минут ждут!
— А ни к чему нам. Игла выйти изволила! Чебурек ее Игорю Владимировичу понес, в шелковом платочке.
— Поташов на аппендиците, — сказала Лидунчик. — Я пока понаблюдаю за Чемалдиным.
— Понаблюдаешь?
— Да не волнуйся, не съем я твоего Чебурека! Я вообще чебуреки не ем! — засмеялась Лида и направилась в сторону бокса.
День Первого мая выдался летним, жарким. Старый город укрыли облака цветущих яблонь, отцветающих вишен, зацветающих абрикосов. После утренней демонстрации народ разошелся по домам, но вечером весь город высыпал гулять. Любимое место для гуляний, старинный городской парк, был полон. К аттракционам стояли очереди детей и родителей, с парковой сцены гремел духовой оркестр, семьи с детьми, пожилые пары и юные парочки нареза?ли круги от фонтана у начала парка до танцплощадки и назад. В безмятежной толпе гуляющих то и дело встречались знакомые, останавливались, жали друг другу руки, перекидывались парой слов. В нашем городке, считай, все были знакомы друг с другом — по садику, по школе, по училищу, по работе или просто в больнице вместе лежали.
— Горбыль, пошли на качели!
— А пошли!
Мы с Борькой купили билеты и запрыгнули в лодочки. Громыхая цепями, раскачивались до тех пор, пока лодка вместе с нами не перевернулась на высоте.
Дядя Коля — контролер затормозил качели и больше не дал нам кататься, как мы его ни уговаривали. Возмущенные, мы покинули парк через дыру в заборе и повернули к набережной. Спустившись по бесчисленным ступенькам вниз, к Волге, мы постояли у каменного парапета и направились по набережной в сторону островка. Боря надеялся встретить по дороге Милу Потёмкину, к которой он дышал ну очень неровно!
Вдруг Боря резко притормозил:
— Смотри, Чебурек-то!
Я увидел Валеру. Мало того, он шел с девушкой — высокой, с длинными распущенными волосами, и это была Лидунчик! Какую красоту под белым колпаком скрывала!
— Хорошо она его понаблюдала! — одобрительно сказал я. — То игла в желудке, то стрела в сердце.
Честно говоря, мне понравилось, как Валера с Лидунчиком смотрелись вместе.
А Горбыль, который был в курсе необычайных приключений Чебурека, прошептал:
— Две стрелы, Саня!
И тут я увидел нашего Игоря Владимировича. Улыбаясь и что-то рассказывая, он вел под руку стройную, приятную такую тетеньку лет тридцати пяти, в ярко-синем платье, точно под цвет глаз.
Mea culpa
