Из одной пуповины
Сбросив медицинский халат, я вышел из аудитории медучилища, прошел по длинной застекленной галерее на крутую деревянную лестницу и спустился во внутренний двор когда-то богатого, обширного купеческого особняка.
Покои этой двухэтажной каменной твердыни стали нашими аудиториями, и от того, чем была эта комната в прежние времена — детской, девичьей, гостиной или еще какого-то неведомого назначения, — зависели размеры и внутренний вид аудиторий. Преподавательской, наверное, стала бывшая гостиная, просторная, с роскошной лепниной по потолку, теперь уже наполовину скрытой побелкой, а кабинет нашей директриссы как пить дать был кабинетом хозяина.
Училищная библиотека — в самом укромном углу дома, туда нужно было спускаться по нескольким каменным ступеням. Наша библиотекарша утверждала, что и при купце тут была библиотека. Только вот окно, которое выходило внутрь старого заросшего сада, зачем-то заложили кирпичом.
Я вышел через арку двора на центральную улицу Старого города Калышина, которая называлась Пролетарской и тянулась от южной окраины до высокого Бородинского моста через реку Калышинку, широким рукавом уходившую в волжское море. Мост соединял Старый город с Новым, пятиэтажным. В сторону моста направился и я. Я шел в женское общежитие медицинского училища, и дело у меня было неотложное.
Приближаясь к мосту, я еще издали заметил знакомую миниатюрную фигурку Шавы — Любы Шавякиной. Она задиристо наступала на широкоплечего черноволосого парнишку, что-то без умолку говоря, а он, изредка отвечая ей, пятился к перилам моста, пока не прилип к ним спиной. «Действительно шава, а вернее, шавка», — подумал я о своей однокурснице, уже поднимаясь на мост, и решил даже не подходить к ним: пусть себе разбираются.
Но тут Шава отвернулась от парня и стремительно пошла прочь. Тот отлип от перил, догнал Любу и схватил за руку. Уж не знаю, что сказала ему эта истеричка, но вдруг он одним прыжком вскочил на перила моста и прыгнул вниз. Шава закричала так, что мотоцикл с коляской, проезжавший по мосту, затормозил, сдал назад и остановился. Я пронесся к месту, где стояла Любка, и подскочил к перилам. По воде еще шла небольшая рябь от бухнувшегося тела, но парня не было видно. Мотоциклист и двое ребят, ехавших с ним, подбежали к перилам и стали спорить, выплывет парень или нет.
Шавякина металась между ними, потом, увидев меня, вцепилась в рукава рубахи и запричитала как полоумная:
— Саня, Сашенька, милый, все из-за меня! Он уто-о-нет… Вадик, ну вынырни!.. Господи, только бы он был жив! Ой, дура я…
Шава пыталась приникнуть к моей груди, ища утешения, но я отодвинул ее.
— Не ори, и так всему берегу ясно, что дура! «Уто-о-о-нет»! — зло передразнил я ее, прикидывая, где лучше прыгнуть за этим психом, если он сейчас не вынырнет.
Вода градусов семнадцать — это нормально. Мы с ребятами прошлым летом прыгали в Волгу с вышки, но близко от берега, а тут середина и метров на пять повыше будет.
— Плавать он умеет?
Девяносто девять процентов, что умеет. Иначе не сиганул бы. Да и калышинское пацаньё летом не просто плавало, оно, можно сказать, жило в Волге, чешуей покрываясь, и лишь иногда выпрыгивало на берег, чтобы сгрызть пяток яблок, съесть килограммовый, растрескавшийся от спелости сахарный помидор да домашние пирожки, которые ежедневно пеклись в каждом доме. Иначе чем было накормить вечно голодные, растущие организмы?
— Плавать? Он водохранилище переплывал, семь километров плы-ыл! — размазывая по лицу тушь, проныла Шава.
И тут мы увидели вынырнувшего собственной персоной Вадика. Он посмотрел на собравшуюся на мосту толпу, приветливо махнул всем и поплыл в сторону берега.
— Идиот! Чтоб ты сдох! — крикнула, топнув ногой, Любка. А ведь только сейчас голосила: «Господи, только бы он был жив!»
— Умеют они нашего брата довести! — возмущенно проговорил водитель мотоцикла, рассчитывая на поддержку мужской кампании, собравшейся около перил. — Все нормально, расходимся.
— Ну я пошел. Привет Вадику, — сказал я моментально успокоившейся Шавякиной.
Я дошел до конца моста, свернул направо, спустился к самому берегу Калышинки и пошел мокрой песчаной кромкой берега. Белый двухэтажный теплоход «Степан Разин» появился под мостом и, медленно набирая скорость, прогладил то место, где недавно вынырнул Вадик. Гордо направил он свой большой белый торс дальше, в Волгу, которая синела и сверкала необозримо. Вытесненная вода залила песчаную полоску, я поднялся выше и направился к двухэтажному, еще дореволюционному особняку — женскому общежитию медицинского училища.
Главный вход в общежитие охраняли посменно две равнозначные по грузности и по грозности вахтерши. Жизнь их имела великий смысл — оградить молодые тела и души наших девчонок от опасных, бессовестных парней. А то, что они все были такими и у всех у них на уме одно и то же, — в этом
