Тоня точно скопировала акцент, с которым разговаривала Гуля на русском, и девчонки рассмеялись.
«А ты бы на ее месте как разговаривала?» — вступилась за Гулю Промокашка, друг всех обиженных и угнетенных.
«Да я ж не по злобе, — добродушно ответила Тоня. — Гуля — девка хорошая, и комуз инструмент хороший, не хуже баяна».
«Даже не хуже фортепиано», — съязвила Потёмкина.
«А уж это я не знаю», — серьезно ответила Тоня, которая не заметила ехидства Потёмкиной.
Я вспомнил, что видел Гулю буквально вчера. Она шла к автобусной остановке, что напротив лакокрасочного завода. Ее невозможно было не заметить — в пестром широком национальном платье и ярко-розовом газовом платке, покрывавшем лоб и повязанном кончиками назад. Живота не было заметно. Никто бы не догадался, что она беременна, просто полненькая девушка в свободном платье. И Гуля, как видно, ни с кем не делилась своей тайной.
Мы поспешили в конец коридора, в комнату Любы и Гули. Нелька влетела в дверь, мы за ней. Гуля полусидела на кровати с закрытыми глазами, укрытая до пояса пододеяльником. На ней было то же платье, в котором я видел ее у остановки.
— Гулюшка! — позвала ее Промокашка. — Как ты?
Гуля рукой показала куда-то вниз. Промокашка приоткрыла пододеяльник и вскрикнула.
— Нелли, сама ж сказала: без шума, — напомнил я.
На постели, в ногах роженицы, лежал очень крохотный, меньше тех, что мы видели в роддоме, новорожденный, еще не отделенный от пуповины. Он выглядел мягким, синеватым и, что меня встревожило, каким-то неживым комочком. Явные признаки недоношенности.
Но паника нам не нужна, и, глядя на Нельку, я бодро сказал:
— Мы что — родов не видели?
— Вот именно, что видели, — бодро подхватила Промокашка, вытирая руки о проглаженную медицинскую косынку, висевшую на стуле. — Я осмотрю Гулю.
Она склонилась над Гулей, а я отошел в сторонку. Потёмкина почему-то последовала за мной.
— Плацента не вышла. Пуповина уже не пульсирует, — объявила Нелька голосом заправской акушерки. — Люба, сколько прошло времени после родов?
— Она только что… только сейчас… Я вошла, увидела — и сразу к вам! — зачастила Шавякина.
— Шава, вторую жизнь уже сегодня спасаешь! — съехидничал я.
— О чем это ты, Сандрик?
— Ага, теперь уже Сандрик! А то Сашенькой милым называла! — продолжал издеваться я.
— И при чем тут спасенные жизни?
— Ну как? Вадику ты жизнь спасла тем, что он больше никогда к столь опасному объекту, как Шавякина, не подойдет. А Гулину тем, что Нельку позвала.
— Посмотрим еще! Он без меня жить не может! — сказала Шава.
— Ни жить, ни умереть, — согласился я.
— Хватит вам! — перебила Потёмкина. — Тут дело такое…
— Пуповину нужно срочно перерезать, — заявила Промокашка. — Любаша, у тебя есть ножницы?
Шава похлопала глазами, ничего не отвечая на сложный Нелькин вопрос.
Промокашка строго посмотрела на Шавякину:
— Ну же, скорее!
Шава вскочила, достала из тумбочки ножницы и подала Промокашке.
— Нужно бы прокипятить, — сказала Потёмкина.
— Может, чем-нибудь спиртовым протрем? — предложил я.
— Нет, это риск, — отрезала Нелька. — А если инфекцию внесем? Мика права. Люба, неси тазик! — повернулась она к Шавякиной.
— Алюминиевый подойдет?
— Подойдет, только скорее.
Шавякина вытащила с нижней полки стенного шкафа небольшой тазик и, как во сне, подошла к Нельке.
— Санечка, возьми ножницы, таз — и на кухню, — умоляющее попросила Промокашка. — Милочка, пройдись по комнатам, собери все, что есть: перчатки стерильные, спирт, салфетки, но не рассказывай о Гуле.
Я схватил ножницы, тазик и побежал на общежитскую кухню. Там на плите как раз закипал чей-то чайник. Я перелил из него воду в тазик, поставил тазик на огонь и некоторое время кипятил ножницы. Слил воду и помчался с тазиком назад, в двадцать первую комнату.
Потёмкина обошла весь этаж и вернулась с трофеями. Нашла стерильные медицинские перчатки, перекись водорода, спиртовой раствор календулы
