И тут как раз вбежала Шава.
— Вызвала! — проверещала она своим детским, как у пятилетнего ребенка, голоском. — Сначала они не верили, думали, дети маленькие звонят, балуются, но потом тетя Поля вмешалась, и они… в общем, скоро приедут. Тетя Поля сама их проводит к нам.
В дверь не то чтобы постучали, а как следует грохнули — это вломилась тетя Поля. Она увидела меня и, кажется, даже лежащий около Гули младенец не ужаснул ее так, как мое присутствие. Огромный свирепый вопрос — как я мог проникнуть в святилище, которое она, недосыпая, охраняет, — не просто стоял в ее глазах — он орал, он топал ногой! Но тут тетя Поля смекнула, что сама опростоволосилась, прозевав меня, и сделала вид, что в упор меня не видит, что меня здесь нет вовсе.
За тетей Полей вошла, громко стуча каблуками, фельдшер-акушер скорой помощи — высоченная, здоровенная тетка, гренадер прямо. У порога остался стоять санитар с компактно сложенными носилками в руках. Это был наш студент, Гена Панков, которого в медучилище знали все. Он сирота, ему двадцать три года, уже несколько лет он работал по ночам на скорой и при этом учился на дневном в спецгруппе военных фельдшеров. Панков был не из тех, кого легко было чем-нибудь удивить, но нам это удалось.
— Вы что-о, специально тут собрались? — широко улыбаясь, протянул он.
— Да, Геныч, мы еще девять месяцев назад всё спланировали, — ответил я.
— Где тут у вас роженица? — пробасила фельдшерица, будто сама ни за что не угадала бы, кто тут из нас только что родил.
Она направилась к Гулиной кровати, чуть не сбив по пути казавшуюся рядом с ней детсадовской малявкой Шавякину.
Гуля лежала бледная, с черно-фиолетовыми губами. Бедняжка так в кровь искусала губы, что они теперь выглядели сплошным кровоподтеком. Никто из живущих в соседних комнатах девчонок не слышал ни одного ее крика или стона: Гуля терпела боль и рожала молча. Быстро, без всяких эмоций фельдшер взглянула на младенца и переключилась на Гулю. За годы работы на скорой чего она только не перевидала! Панков стоял рядом с ней.
Промокашка без запинки рапортовала:
— Пуповину перерезали, она уже не пульсировала. Завязали. Младенец закричал сразу после шлепка.
— Как роженица?
— Состояние роженицы удовлетворительное, — ответила Промокашка.
— Да чо ей сделается! — проговорила вдруг тетя Поля. — Если б не акушеры энти, — кивнула она на нас, — пуповину зубами бы перегрызла. Они ж как кошки.
— Лишних прошу выйти! — сердито гаркнула фельдшер и уточнила: — Выйти всем, кроме санитара.
Вахтерша, я, Нелька, Потёмкина и Шава молчаливой толпой вышли в коридор. Тетя Поля Недреманное Око наконец вспомнила про свой пост и поспешила на первый этаж.
— Слава богу, ушлёндала! — сердито прошептала Шавякина.
Мы вчетвером пошли в конец коридора и притулились там у окна.
И тут же из двери двадцать первой комнаты выглянул Панков.
— Саня, сюда! — позвал он.
Я направился к нему, девчонки поспешили за мной, но у двери остановились.
— Сандрик, понесем ее на носилках в машину, — сказал Панков.
Мы помогли испуганной и смущенной Гуле перейти на носилки.
— Ложись, ложись, — улыбаясь, укладывал ее Панков.
Гуля послушно легла. Акушерка накрыла ее простыней и сверху больничным пледом. Видимо, Гулю начало знобить.
— Гуля, все хорошо! — ободряюще сказала Промокашка.
— Вот плаценту вытащим, тогда, может, и будет все хорошо, — сказала фельдшер. — До свиданья, девочки-акушерочки! Молодцы!
Мы с Панковым донесли носилки с Гулей до машины.
Врач уселась рядом с водителем.
— В первый роддом! — скомандовала она.
— Пока, Геныч, — сказал я, пожимая руку безмятежно улыбающемуся Панкову.
Он запрыгнул в машину, и скорая отъехала.
«Вот человек! Всегда всем доволен. И вроде жизнь у него не мед», — думал я, возвращаясь на второй этаж.
Промокашка помахала мне из двери своей комнаты.
— Мы с Микой уже у нас.
Я вошел в Промокашкину комнату. Кукла и как-то неуважительно отброшенный в сторону женский таз валялись посреди стола. Потёмкина лежала на Нелькиной кровати, задумчиво глядя в потолок.
