— Сними маску! Сними маску!
Марго спокойно опустила марлевую повязку с лица и, обращаясь ко мне, поведала:
— Вот такой я, Викентий Сумароков. Если кто-нибудь своим поведением меня задевает, я сразу психую: бросаюсь палками, кирпичами, могу руку сломать. Круг друзей мал…
— А мне и не нужен никто, никакие друзья, кроме нее! Уходите!
«Ёлыч-палыч, до чего ж визжит позорно! Так и съездил бы ему!» Я заметил, что мое сочувствие к суициднику стало как-то убывать.
— Может, успокаивающего ему? — предложил я.
— И так чуть не упокоился, — добродушно сказала Марго. — Нравится ему истерить — ну и пусть пар выпускает. Капельницу бы только не снес.
— Не хочу! Не буду! Не хочу жить!
— Не хочет Викеша жить, правильно, молодец! — одобрительно сказала Марго. — А то знаешь, Саня, у нас тут больные какие-то странные: все жить хотят! Вон хоть Рая из третьей палаты. «Всё перенесу, — говорит, — лишь бы жить».
— Рая! — истерично подхватил Викентий. — Не надо мне вашего рая! Не хочу! Сволочи! А-а… развяжи, сука! Ведьма старая!
— Его бы в психиатричку, а не в терапевтическое.
— Поведение обыкновенного развинтившегося хулигана, — безмятежно ответила Марго, — ничего психиатрического доктор не нашел.
— Тебя переводят, Викентий, — сказал я, подойдя к кровати. — А завтра домой выпишут. Здоров ты. Так что не вопи.
— Костоправ дерьмовый! Буду вопить! Буду, буду, буду!
— Я не костоправ — я патологоанатом. Ну что, поехали!
Кровать на отличных колесиках послушно покатилась к выходу. Марго осторожно, словно хрустальный кувшин с эликсиром молодости, держала штатив капельницы.
— Хороший транспорт, — заметил я.
— То, что доктор прописал! — подхватила Марго и не выдержала, хохотнула.
Викентий, видимо от неожиданности, что он отправится путешествовать на кровати, заткнулся. Лежит привязанный и кривым ртом воздух ловит.
Благополучно выехав из реанимации, я кивком попрощался с Марго, перехватил у нее штатив, и мы поехали в блаженном молчании. Но длилось оно недолго.
— Куда? Не поеду на кровати! — спохватился Кеша.
— За тобой вертолет выслать, чтобы до палаты через этаж доставить? Не ори, это ж больница. Может, кто первый раз за всю неделю уснул.
— Ну и хрен с ними! И пусть не спят!
— Ты слышал, что медсестра говорила? Смертельно больные люди хотят вылечиться, хотят жить.
Я подумал, что ведь и мама, когда была уже совсем больной, все надеялась побыть рядом со мной лишний денек. Так и говорила: «Хоть бы еще денек!» А этот… Права Аллочка: не собирался он умирать.
— Убери капельницу! Не хочу, не хочу жить! — охрипшим голосом снова заистерил Викентий.
Я резко затормозил свою перевозку, поставил штатив на пол, склонился над самым лицом этого суицидника и прошипел:
— Жить не хочешь? А тебе и не надо, урод долбаный! — тихо сказал я. — Будешь донором органов.
По чести сказать, я и сам не знаю, с чего это у меня вырвалось.
— Чо?.. — переспросил Викентий, сразу же прекратив орать.
— На органы пустим.
Я, не торопясь, со всей аккуратностью стал отсоединять капельницу.
— Эй, ты что? Ты что делаешь? Не трожь капельницу! Не имеешь права! — затараторил Викеша. — Мне может стать плохо. У меня сердечная недостаточность…
— Мозговая у тебя недостаточность, а не сердечная, Кеша, — сказал я. — Мозг бы я твой никому пересаживать не стал.
Глаза Викентия, и так-то светлые, совсем побелели. Белые круги глаз на искаженном лице при неподвижно зафиксированном теле — это, я скажу вам, зрелище!
Оставив ненужную нам теперь капельницу в коридоре, я в бешенстве двигал кровать дальше. Коридор накрыла глубокая обморочная тишина. «Не хочет жить, урод долбаный! — зло повторял я про себя одну и ту же фразу, — Не хочет жить, урод!»
