— Ну и денек! К тебе, Нелька, только зайди, — проворчал я и плюхнулся на стул.
— Слушайте! — Промокашка так тряхнула головой, что светлый пепел ее волос стал почти прозрачным и через челку просвечивало умное- преумное ее чело. — Я все вспомнила, каждый шаг, каждое продвижение плода по родовым путям!
— Тогда я пошла, — заявила Люда Потёмкина. — Сандрик, ты идешь?
Я посмотрел на часы.
— А вы знаете, что сейчас почти двенадцать ночи? У меня последний автобус уходит! — запаниковал я.
От общаги до окраины, где я жил, идти больше двух часов.
— Хорошо хоть, мне всего две остановки, — сказала Потёмкина.
Подбежав к окну, я понял, что в темноте спускаться по стене будет посложнее, чем днем.
— Сандро, можно пойти через вахту, — посоветовала Промокашка, — тетя Поля тебя все равно видела.
— Вообще-то да. Пошли, старшая акушерка, — окликнул я Потёмкину.
— Сандрик, тебе не жить! — воскликнула Люда Потёмкина и вроде как кинулась душить меня, но вместо этого вдруг обняла и сказала — просто, без той кокетливо-ехидной интонации, которую я терпеть у нее не мог: — Если честно, Саша, без тебя нам трудненько пришлось бы.
— Ребята! — присоединилась к нашему объятию Промокашка. — Какие вы у меня ништячные!
— Деточка, откуда ты знаешь такое слово? — отечески ласково спросил я, выныривая на свободу.
— Умные и хорошие! — растроганно продолжала Нелька, не обращая внимания на мое ёрничанье. — И мы теперь как брат и сестры.
— Ну да, — улыбнулась Потёмкина. — Причем из одной пуповины.
— Из одной пуповины! — повторила Нелька довольно.
— Промокашка, лучше верни мне учебник, — напомнил я. — Может, утром что-то успею просмотреть.
Нелли с готовностью протянула мне учебник по акушерству.
Мы с Потёмкиной спустились вниз. На вахте сидела тетя Поля Недреманное Око и дремала.
— Едва дождалась, — сказала она, открывая запертую на железный крюк входную дверь.
— До свидания, тетя Поля, — ангельским голоском попрощалась Потёмкина.
— До свиданья, Людочка, — ответила тетя Поля, не замечая того, кого она и не должна была здесь видеть.
Хочешь жить, Викентий?
I
— К нам суицидника Сумарокова из реанимации переводят, — объявила медсестра Аллочка и в сердцах бросила на столик свежую историю болезни. Она брезгливо оттопырила губу, словно ей предлагали съесть какую-нибудь бяку.
— Саш, давай ты, на свежачка. Перевезешь его? Он мне до тошноты надоел. Третью весну травится, все отравиться не может.
— Что за разговоры вы тут ведете, Алла Алексеевна! Язычок-то прикусите!
К посту подошла дежурная врач-терапевт, Нина Петровна Казанок. Глаза ее взирали на Аллочку строго и беспощадно.
— Нам пора на вечерний обход.
— Нина Петровна, не так, что ли? — Аллочка возмущенно тряхнула головой и тут же поймала где-то пониже затылка сползшую в результате такого головотрясения косынку. — Помните, какой он театр в прошлый раз устроил? Орал, как резаная белуга: «Я жить без нее не могу! Я всё равно жить не буду!» Это уже третья, без которой он жить не может.
— Резаная орущая белуга… — Нина Петровна повернулась ко мне всем своим статным и строгим корпусом. — Вам повезло, товарищ практикант, где вы еще такого зверя увидите! Только у нас.
— Нина Петровна, я вообще белугу давненько не видел. Не говоря уже об орущей, — подхватил я.
— Это только у нас! — еще раз похвасталась Нина Петровна и тут же кротко вздохнула: — Видно, мне без сестры сегодня на обход идти.
Она стала медленно удаляться, сияя, будто дивным венцом, белоснежным накрахмаленным колпаком.
Самоубийца! Таких на моем богатом приключениями пути практиканта еще не встречалось! Я взял со столика историю болезни. «Сумароков
