Тиффани казалось, она слышит эти слова — если не наяву, то по крайней мере в голове. Она обернулась, поглядела на спящих рыцарей и задумалась: а ведь госпожа Пруст права, камни всё помнят.
«А какое оружие у меня?» — спросила себя Тиффани. Ответ пришёл тут же; гордость. Ах да, иные уверяют, будто это грех; твердят, что гордыня до добра не доводит. Но это же неправда. Кузнец гордится хорошей ковкой; возчик гордится тем, какие ухоженные у него лошади, что их шкуры лоснятся и блестят на солнце, как спелые каштаны; пастух гордится, что не подпускает волка к стаду; кухарка гордится пирогами. Все мы гордимся тем, что день за днём творим достойную историю своей жизни — собственную сказку, которую не стыдно рассказывать.
«А ещё у меня есть страх — страх, что я всех подведу; и раз мне страшно, я смогу этот страх преодолеть. Я не опозорю тех, кто меня учил.
А ещё я твёрдо верю… хотя не вполне понимаю во что».
— Гордость, страх и вера, — вслух произнесла она. Прямо перед нею четыре свечи струили огонь: пламя колыхнулось, точно под порывом ветра, и в прихлынувшем свете Тиффани на мгновение почудилось, что в тёмном камне растворяется фигура старой ведьмы.
— Ах да, — произнесла Тиффани. — Ещё у меня есть огонь.
И вдруг ни с того ни с сего заявила:
— Вот состарюсь, тогда и буду носить платья цвета полуночи. Но не сегодня!
Тиффани подняла фонарь повыше; тени дрогнули, но одна — очень похожая на старуху в чёрном — растаяла вовсе. «Я знаю, почему зайчиха прыгает в огонь, и завтра… Нет, уже сегодня — я тоже в него прыгну». Тиффани улыбнулась.
Когда Тиффани вернулась в зал, все ведьмы выжидающе наблюдали за ней с лестницы. Тиффани гадала про себя, как поладят матушка и госпожа Пруст, учитывая, что гордости у обеих — как у набитой шестипенсовиками кошки. Но, похоже, они вполне нашли общий язык, рассуждая о погоде, и о том, какая молодёжь-то нынче пошла, и как сыр-то подорожал. Но нянюшка Ягг выглядела непривычно встревоженной. А встревоженная нянюшка Ягг — это само по себе повод для тревоги. Уже миновала полночь — час ведьмовства, строго говоря. В обычной жизни любой час — это час ведьмовства, и, тем не менее, в тот момент, когда обе стрелки на часах торчат строго вверх, делается немного жутковато.
— Я слыхала, ребята уже вернулись с мальчишника, — сообщила нянюшка, — но только, кажется, они позабыли, где бросили жениха. Ну да никуда он не денется: где положили, там и лежит. Они уверены, что сняли с него брюки и к чему-то его привязали. — Нянюшка откашлялась. — Так всегда делают, согласно обычаю. Теоретически шафер должен помнить, где это было, но прямо сейчас он своего имени и то не помнит.
Часы в зале пробили полночь; они вечно опаздывали. Каждый удар отзывался у Тиффани в позвоночнике.
И тут к ней подошёл Престон. Тиффани подумала, что в последнее время куда ни погляди — везде Престон, такой молодцеватый, подтянутый и… обнадёживающий.
— Послушай, Престон, — проговорила она, — мне некогда объяснять, и я даже не уверена, что ты мне поверишь — хотя, пожалуй, и поверишь, если я всё расскажу. Мне нужно уйти из замка и убить одно чудовище, прежде чем оно убьёт меня.
— Тогда я буду тебя защищать, — заявил Престон. — Как бы то ни было, мой главнокомандующий сейчас валяется в свинарнике, и какая-нибудь свинья как раз обнюхивает его неназываемые! Так что я тут временно представляю светскую власть!
—
Престон выпятил грудь — правда, недалеко.
— Собственно говоря, да; ребята назначили меня констеблем Стражи, чтобы самим пойти выпить. А сержант сейчас в кухне, блюёт в раковину. Он думал перепить нянюшку Ягг! — Престон отсалютовал. — Я пойду с тобой, госпожа. И ты не сможешь мне помешать. Не в обиду будь сказано, понятное дело. Однако властью, вверенной мне сержантом между позывами рвоты, я рекрутирую тебя и твою метлу для содействия мне в розысках. Ты ведь не возражаешь?
Такие вопросы ведьмам задавать не принято. С другой стороны, задал-то его Престон!
— Ладно, идёт, — отозвалась она. — Но не вздумай мою метлу поцарапать! И ещё сперва мне нужно кое-что сделать. Извини, я ненадолго. — Девушка отошла к открытой двери зала и прислонилась к холодной каменной кладке. — Я знаю, что тут есть Фигли и они меня слышат, — проговорила она.
— О, ах-ха, — раздался голос в дюйме от её уха.
— Так вот, я не хочу, чтобы нынче ночью вы мне помогали. Это карговское дело, понимаете?
— Ах-ха, мы уж узырили цел у карговску тол пень. Нынче знатна карговская ночь, дыкс.
— Я должна… — начала Тиффани. И тут её осенило: — Я должна сразиться с безглазым человеком. А ведьмы съехались посмотреть, хороший ли из меня воин. Так что мне никак нельзя сжульничать, воспользовавшись помощью Фиглей. Это важное карговское правило. Разумеется, мне прекрасно известно, что жульничество — это почтенная фиглевская традиция, но карги не жульничают, — продолжала она, сама устыдившись столь чудовищной лжи. — Если вы станете мне помогать, они всё узнают и покроют меня несмываемым презрением.
И добавила про себя: «А если я проиграю, то Фигли выступят против ведьм, и эту битву мир запомнит надолго. Никаких причин для паники, верно?»
