винограда в соломенной шляпе, гордо несущая корзину с черными и белыми гроздьями.
Он поиграл также с радужной прозрачностью тарелок и с красными квадратами клетчатых салфеток, стараясь как можно ближе запечатлеть текстуру ткани. Возможно, эти снимки и не будут опубликованы, но ему нравилось пробовать новые подходы. Затем он убрал фотоаппарат в свой рюкзак и начал уплетать закуски, состоявшие из разнообразных салатиков: чечевица с мелкими овощами, свекла с копченой селедкой и укропом под малиновым уксусом, смесь из листьев салата разных сортов с ароматическими травами, пересыпанная черносливом и кусочками сала.
Тем временем, как повелось, Лора беседовала с хозяйками
Они вернулись заметно навеселе, впрочем, и не совсем пьяные, оставив позади себя церковь Сен-Низье и двигаясь по набережным медленным осторожным шагом в сторону площади Целестинцев.
Ночь была коротка, а ритуал утреннего кофе затягивался чуть не до бесконечности между едва подавленными зевками. Лора постановила, что они позавтракают где-нибудь в городе, чтобы покончить наконец с ватной, обволакивающей негой гостиницы.
Но тут в бар прихрамывая вошел какой-то приземистый старичок, кутавшийся в великоватую для его хилых плеч вельветовую куртку, направился прямиком к стойке и облокотился о нее. Кивнул вместо приветствия своему соседу, человеку явно того же возраста, краснощекому и с выпирающим из-под слишком короткого жилета пузом.
— С запада дует, — сказал хромой, шмыгнув носом. — Гадость. Небось весь проходняк вымочит!
— Привет, папаша Гамбий, что будете? — спросил его официант.
— Дай-ка мне кофе по-советски!
— А тебе, папаша Бамбан? Как всегда?
— Да, кофе по-бельгийски! — ответил в свой черед пузатый старикан, чьи замедленные движения допускали мысль, что эта порция у него уже не первая.
Официант налил бокал красного божоле и кружку бочкового пива.
— Мандрен сегодня ночью загнулся! — вдруг заявил папаша Гамбий, вытирая нос рукавом.
— Жиль?
— А я тебе что толкую, пацан[59]?.. Жиль Мандрен!
— Да ну?! Гонишь, поди?
Лора и Пако вздрогнули, внезапно проснувшись. Оба побледнели. Их хмурые взгляды встретились, притом что они не обменялись ни одним словом.
— На улице Мерсьер народу тьма-тьмущая… — продолжил папаша Гамбий, отхлебнув глоток красного. — Легавые повсюду!.. Поутру мусорщики как раз за своей помойкой приперлись, глядь, а задняя-то дверь открыта, ну и нашли его…
— Он уж окоченел небось? — поинтересовался папаша Бамбан.
— Это как пить дать. На полу валялся… От такой затрещины не очухаешься — черепок всмятку… Бедняга. Так ему еще здоровенный пластиковый мешок на башку напялили, чтобы он задохся…
— Что-нибудь сперли? Ну, лопатник там, бабло из кассы… как у Тевене той ночью?
— Пацан, который это устроил, свое дело знает, это тебе не доходяга какой-нибудь. Наполовину ничего не делает.
— Что за паскудство! Хотя бывает и хуже… Мандрен-то копыта откинул и небось даже пикнуть не успел.
— Тут ты прав, так иногда даже лучше… — заметил Гамбий. — Я только одно знаю: щас все начнут трепать об этом что ни попадя, наврут с три короба…
— Это не по моей части, я сплетни распускать не люблю… Но не нравится мне, что двух наших из-за каких-то бабок грохнули.
— Наверняка весь город развоняется… А у кого кишка потоньше, обделаются с перепугу!
— Да уж, паскудство так паскудство! — проворчал папаша Бамбан, допивая остатки пива.
— Ну, пока, я отчаливаю, — бросил хромой зычно, — горло промочил, и будет!
— Да ладно тебе ломаться, прямо как девка… Давай еще по одной!
— А я тебе говорю: хватит языком чесать… Поканал я.
— Хоть бы дождь переждал. Вымокнешь ведь!
